Ольга Вербовая - Житие Анастасии

Безусловно, доброго и красивого в мире много, но как найти красоту в том, что дети порой не могут попасть в первый класс, потому что мест не хватает, а попав, подвергаются унижениям, откровенным поборам, а вдобавок их ещё плохо учат? Что есть доброго в том, что старые и больные люди постоянно недолечиваются оттого, что в поликлиниках и больницах у них вымогают взятки, на которые у них не хватает пенсии? И как борется с этим правительство Ядовцева, переводя образование и здравоохранение на самоокупаемость? Оно же попросту узаконивает поборы.

Ещё труднее восхищаться вечно растущими тарифами на услуги ЖКХ и проезд на транспорте. Ладно, Стася небедная, может платить, но ведь для некоторых это деньги, и немалые. Они буквально от своего последнего куска хлеба их отрывают.

Можно ли также увидеть доброе там, где целые семьи выселяют из домиков, которые они строили, не жалея сил и финансов, надеясь прожить в них долгую и счастливую жизнь? И всё потому, что на их землю положил глаз кто-то важный и денежный.

Как же во всём этом позитив найти? Разве что закрыть на это глаза, представив, что всего этого нет. И писать то, что представляется. Так ли уж трудно выдать желаемое за действительное?

Решив так, Стася честно взялась выполнять заказ. Но с самого начала что-то не заладилось – всё шло как из-под палки. Никогда прежде Стася не переписывала что-то по стольку раз, то стирая целыми страницами, а то, напротив, добавляя то, что пару дней назад сама же и удалила. Более того, её ни на минуту не покидало гадкое чувство. Как будто бы она ест слизкую вонючую кашу. Но, увы, этой каши остаётся ещё много, и всю её надо съесть. Иначе получишь подзатыльник. И она давится, с трудом преодолевая тошноту, но ест, буквально заталкивает в себя. А после "трудов праведных" возникает непреодолимое желание помыться в душе – с мылом и мочалкой.

"Скорей бы уже дописать, отдать и забыть", – думала Стася каждый раз, когда садилась за работу, и с тоской вспоминала, что не с тем, отнюдь не с тем чувством она писала прежние романы.

Тогда каждая страница, каждое слово было написано с любовью, а герои становились Стасе так близки, словно она много лет прожила с ними бок о бок. Она порой видела их во сне, говорила с ними. Их образы, запечатлённые на страницах, получались живыми и яркими – не то что эти "бронзовые куклы" из нынешней писанины. Те любили, ненавидели, смеялись и плакали, радовались и страдали. Эти же денно и нощно только и делали, что натянуто улыбались.

Так изо дня в день, преодолевая отвращение, Стася, наконец, добралась до того момента, когда мучения уже вот-вот закончатся.

Стрелки часов уже давно зашли за двенадцать, небо окрасилось в траурный цвет. Глаза слипались, как будто кто-то в шутку измазал веки куском пластилина.

"Пойду спать, – решила Стася, у которой голова уже почти ничего не соображала. – Завтра допишу".

Помылась девушка, как обычно в последнее время, очень тщательно. А вскоре она уже лежала в своей постели, убаюканная пением сладкоголосых птиц.

Снилось ей, будто стоит она в Третьяковке перед картиной, где изображён Михаил Черниговский в ставке Батыя. А рядом с картиной – Миша. Живой, невредимый, такой же, как и тогда, когда приезжал в Москву. Он молчал, но смотрел на неё с такой скорбью и упрёком, что Стася поспешно перевела взгляд на картину. Михаил с картины, казалось, тоже смотрел на неё, и в глазах его тоже был укор. "Я за веру Христову смерть принять не убоялся, – словно говорил его взгляд. – Тебе же, Анастасия, погибель мученическая не грозит. Ни бивать тебя не будут, ни голову отрезать. Чего же ты супротив совести своей идёшь?"

Стася снова взглянула на Мишу. Ничего не изменилось – он глядел на неё всё так же. Девушка чувствовала себя крайне неуютно. Не смея поднять глаза и посмотреть на обоих Михаилов, она опустила голову, словно нашкодивший котёнок…

– Вы шутите? – Артур был удивлён и напуган одновременно, хотя какая-то толика надежды ещё теплилась в его сердце.

– Нет, в самом деле, ничего не написала. Вдохновения не было. А без него, хоть убейте, писать не могу.

Когда до Изгаршева, наконец, дошло, что это не шутка, остатки самообладания покинули его. Его лицо тут же сделалось багровым от ярости.

– То есть, как это не можете? Вы что, издеваетесь? Мои планы летят к чёртовой бабушки, а у неё, видите ли, вдохновения нет! Вы хоть соображаете, как Вы меня подвели?

Думала ли Стася когда-нибудь, что Артур может так орать? А ведь доселе ни разу не повысил на неё голоса.