Ольга Вербовая - Житие Анастасии

По счастью, недалеко от Лубянки располагалась недорогая кафешка с домашней едой, куда проголодавшиеся путники зашли пообедать.

Во время обеда Миша и Стася оживлённо болтали, сравнивая московский кремль с нижегородским.

– Ну что, куда пойдём теперь? – спросила Стася, когда они уже выходили из кафе.

– Давай, может, в Третьяковку?

– Идёт. Поехали.

Несколько остановок метро, пересадка – и вот они уже в Лаврушинском переулке идут к заветному зданию. А вскоре Стася уже показывала другу картины известных художников: Серова, Васнецова, Саврасова, Шишкина, Перова, Верещагина и многих других. Некоторые из них Миша узнал по учебникам.

– Смотри-ка! – окликнул он вдруг свою спутницу. – Кажется, тут Михаил Черниговский с татарами.

– Где?

– Да вот, – показал Миша на одну большую картину.

В центре стоял мужчина в кольчуге, в жёлтом плаще, держа в руке крест. По левую руку от него стояли русские люди, с тревогой глядя на своего князя. А причина для тревоги была, ибо татары, стоявшие справа, не слишком-то проявляли дружелюбие. По крайней мере, загнутый нож в руках одного из них едва ли сулил что-то хорошее. Хотя сам Михаил смотрел на него, как показалось девушке, без особого страха, вроде даже с какой-то гордостью и решимостью.

Как выяснилось, Стася не ошибалась. Татары и впрямь были недовольны тем, что черниговский князь не желает кланяться их богам и на все уговоры и угрозы отвечает: "Я христианин". Не отказался он от своих слов и тогда, когда они стали его жестоко избивать.

– Долго били, а потом отрезали голову, – закончил Миша свой рассказ.

– Жесть! – откликнулась Стася. – Вот тебе и упёртость!

– Зато не сдулся.

– Вот его за это и убили. Сказал бы там – ладно, поклонюсь, кому хотите, – может, татары бы его пощадили.

– А кем, по-твоему, лучше быть: предателем или мучеником?

Спор об этом у Стаси с Мишей возник ещё в Нижнем.

"Да, до революции Горький был человеком, – говорил Миша. – А потом вот слебезился, испортился".

Но Стася не соглашалась. Разве виноват был великий писатель, что время было такое жестокое? Ведь вздумай он перечить Сталину, его бы или расстреляли, или превратили в лагерную пыль.

"Если писать правду страшно, мог бы ничего не писать. Да и вообще, мог бы не возвращаться на Родину – остаться за границей. Это было бы честнее".

"А может, он очень по России тосковал? Я бы, допустим, не смогла бы жить за границей".

"А всё время врать смогла бы?"

Вопрос поставил Стасю в тупик:

"Не знаю, – ответила она. – Зависит от обстоятельств".

Вот и сейчас Миша задал вопрос, на который трудно ответить сразу.

Что делать, когда время жестокое? Оставшись честным, согласиться на мученическую смерть? Или всё-таки нагнуться, чтобы выжить? Одно – страшно, другое – противно. Нет, осуждать Горького Стася не могла. Ни его, ни других, которые сделали свой выбор в пользу выживания. Ведь жить хотят все. Притом, Стася не знала, что сделала бы, окажись она сама в такой ситуации. Осталось только повторить то, что говорила тогда в Нижнем. А с Мишей ничего не поделаешь – его всегда привлекали сильные личности, находящиеся к чему-либо в оппозиции. В отличие от Стаси, которую мученики совсем не интересовали. Ещё меньше её прельщала перспектива оказаться на их месте. Может, это и честь – погибнуть за веру и правду, но лучше всё-таки жить. И, если получится, то до глубокой старости.

– А кто ж этого не хочет? – спросил Миша. – Тот же Михаил вряд ли отказался бы жить до старости. Но вот не дали.

– У него ж была возможность, – заспорила Стася. – А он заупрямился.

– Они ж требовали невозможного. Нет, не в смысле вообще невозможно – всегда были те, кто отрекался, прогибался, – а невозможного для него.

– О чём и речь. Не смог переступить через свою гордость.

– А надо ли через неё переступать?

"Иногда надо, чтобы выжить" – подумала Стася, но вслух не сказала. А то Миша опять начнёт спорить.

Покинув Третьяковскую галерею, решили, по настоянию Миши, повидать другого мученика за свои убеждения, которому посчастливилось-таки дожить до старости и который одно время жил в Нижнем Новгороде (тогда город назывался Горьким).

– В музей Сахарова? Да, поехали.

Снова метро, остановки, несколько метров пешком – и вот они оба в зелёном дворике с высоким крылечком здания.

Внутри на стендах были размещены страницы биографии известного академика и диссидента. Было там и про его жизнь в ссылке (повезло ещё, что заместо Сибири в Горький отправили).