Андрей Томилов - Горит костёр

Соседи долго пили чай, согреваясь в простывшем за долгую зиму доме. Печка топилась весело, потрескивая сухими дровами, пламя то и дело вырывалось из-под раскалённой плиты, но тепла в доме пока ещё не было. Из всех углов так и тянуло стылостью, под потолком кое-где висел куржак. Новости рассказывал Фёдор. Он вспоминал все события, случившиеся в деревне за долгую зиму и говорил без умолку.

Терентий слушал своего товарища, заглядывая ему то в глаза, то прямо в рот, улыбался при этом, даже тогда улыбался, когда тот вспоминал не весёлые новости. Просто был рад, что он не один, рад, что хоть кто-то ждал его из тайги, ждал и дождался.

Напившись чаю, друзья отсели от стола, придвинулись ближе к печке. Кирпичи ещё не прогрелись, пахли глиной и сыростью. Терентий, чуть помолчав, загадочно прищурил глаза и спросил у товарища:

– Ты, Федя, в цирке бывал, чтобы со зверями, с верблюдами, или со слонами? С другими, тоже.

– Нет. Не довелось, ни разу не бывал. Только по телевизору видел.

– По телевизору и я видел. А вот как оно вживую, чтобы рядом? Чудно, наверное.

– А что это ты цирком-то интересуешься? Мало тебе диких зверушек, ещё и ручных посмотреть захотелось?

– Да так, интересно. Вот, если синичку, птаху малую,– Терентий сжал кулак, показывая, какая малая бывает птаха, – ежели синичку прикармливать каждый день, она же привыкает к тебе. Конечно, привыкает. Прилетать станет постоянно, зная, что её тут кормят, не обижают. Можно даже с руки приучить крошки брать. Можно ведь?

– Знамо можно. Не пойму, ты птаху приручил, что ли?

– Никого я не приручил. Просто рассуждаю с тобой. С руки станет крошки брать, без опасения, что ты её схватишь. Доверится, значит.

– Ну. – Фёдор пошкрябал ногтями по бороде, давно небритая щетина трещала. – Значит, доверится. Она же малая, а мозгов вообще, считай, нет, вот и доверится.

– Нет, Федя, не по глупости она доверяется. Не по глупости. У меня возле зимовья белка живёт. Давно живёт, ещё собаки живые были. Они по первости всё лаяли на неё, она сидит на нижнем сучке, смотрит на них, а они лают. А когда поняли, что я не собираюсь стрелять, и лаять не стали. На других лают, когда на охоту идём, а на эту не стали. Так она до того осмелела, что из собачьих мисок кашу подъедала. Собаки рядом лежат, посматривают на неё, а она прыг, прыг и в миску. Сторожится, конечно, не полностью доверяет собакам-то. Чуть что, прыг и на кедре, – возьми её. А меня вообще не боится, понимаешь ты? Доверилась, значит.

Собак не стало, так она даже в зимовьё заходит. Веришь, нет, чуть дверь оставлю приоткрытой, она шмыг, и уже на столе. То сухарь грызёт, то конфету. Очень печенье любит, из руки может взять, веришь?

Терентий клонил на бок голову, придвигался ближе к товарищу, заинтересованно заглядывал в глаза, словно хотел убедиться, что тот верит.

– Да верю я, верю, – сам ухмыляется, хитро как-то, – она, видно, тоже одинокая, вот вы там и сходите помаленьку с ума. Птички, синички, белочки.

Терентий поднялся, ковшом зачерпнул из ведра воды, налил в чайник, сунул его на раскалённую плиту. Чайник зашипел, струйка пролитой воды повисла каплями на донышке и теперь пузырилась и подпрыгивала, пока не испарилась полностью.

– Не в этом дело, дорогой ты мой товарищ, не в этом. У одной эвенкийской охотницы в друзьях был старый глухарь. Можешь себе представить такое? Она его даже так и звала: Старик. Он её каждый день возле избушки встречал, когда она с охоты возвращалась. И так длилось много лет. А однажды не встретил. Не встретил, понимаешь. И на другой день не встретил, и на следующий. Она так расстроилась, что даже заболела. Ходила по тайге и искала Старика. Это называется дружба, Федя, привязанность, и доверие.

– Чудности какие-то рассказываешь. А у самого глаза светом вспыхивают. Не иначе, как что-то случилось с тобой на охоте, или встретил кого. Или глухаря приручил.

– Заладил своё: птички, синички. – Терентий наполнил кружки свежим кипятком, добавил заварки. Снова придвинулись к столу. – Вот, ещё слышал, будто бы один охотник волка вырастил. Воспитал, словно домашнего, и тот служил ему, верой и правдой.

– Если с измальства, тогда конечно, тогда и не удивительно. С измальства любого басурмана можно в своей вере воспитать, и преданным будет, и верным.

– Вот и я про то, а ты заладил: птички, синички.

Терентий вдруг притушил глаза, удержал себя, чтобы не наговорить лишнего, чтобы не рассказать, что же с ним в действительности случилось там, в далёкой тайге.