Андрей Томилов - Горит костёр

год волка

На берегу замёрзшей реки сидел старик. Он был совсем старый. Такой старый, что уже не все звуки слышал, а видеть и вовсе ничего не видел, только белую пелену и тёмные тени, когда кто-то проходил мимо. Такой старый, что стал совсем маленьким, – парка висела на нём, как с чужого плеча, коробилась и пузырилась, растопырив в стороны пустые рукава. Старик вытаскивал свои руки из рукавов и там, внутри, обнимал своё высохшее тело, так казалось, было теплее.

Белые снега надёжно укрывали реку, сохраняли её для тёплых дней, для лета. Но старик знал, помнил её, ту летнюю, могучую реку, с её стремнинами и омутами, с её перекатами, он прожил здесь на реке, целую жизнь. Целую жизнь.

Сидел на собачьей шкуре, брошенной прямо на снег. Голова медленно клонилась, но он набирался сил и снова поднимал её, разлеплял веки и мутными зрачками смотрел, смотрел вдаль. Как много он видел там, в той белёсой бескрайности, в тех бесконечных кочевьях по этой замёрзшей, коварной реке.

Старика звали Мэмыл. Он родился на самом берегу северного озера Тачьёкгытгын. Самого дальнего, самого северного озера, самого холодного, где разгуливают самые сильные, самые жестокие ветра. Но в этом озере столько жирной, толстой рыбы, что её можно было ловить прямо руками, прямо руками, если забрести от берега и чуть постоять, притаиться. Как много было икры в тех толстых и жирных рыбах, как много. Икру можно было съедать сразу, как только рыба оказывалась в руках. Она ещё билась, трепетала, извивалась, надеясь обрести свободу, а рыбак уже ловко вспарывал ей брюшко и губами вылавливал, вытягивал сочные ястыки с розовой, зернистой икрой.

А сколько тюленей приходило по первым проталинам к родным берегам озера. Целые стада тюленей. В тот год, когда родился Мэмыл, их было особенно много. Они плескались, ныряли, играли, – вода в озере просто кипела от множества тюленей. Казалось, что они приплыли сюда со всех ближних морей. Поэтому родившегося мальчика и назвали Мэмыл, что значит – тюлень. А тот год, тот сытый год помнился всем, как год тюленя.

Старик помнил каждую излучину родного берега, хоть и не бывал там, на озере, уже много, много лет. Даже теперь, совсем ослепшим, он мог бы найти тропу, ведущую к заветным, рыбным местам. Мог бы показать укромное место, где лучше всего, удобнее всего караулить тюленей. А какой у них вкусный жир, очень вкусный и питательный. Если один раз поесть тюлений жир, можно не заботиться о еде целых три дня, или даже четыре.

Что-то часто он думает о еде.

– Может быть, меня сегодня не кормили? – Он наморщил лоб, и без того изборожденный морщинами, и стал вспоминать, – чем его кормили утром. – Да, кажется, что-то пил, тёплое. Да, пил. Отвар из корней, которые ещё прошлым летом отыскивала и высушивала старшая невестка. – Отвар действительно был приятный на вкус, но сытость после него не приходила. Нет, не приходила сытость, даже наоборот, желудок сводило коликами, острее чувствовался голод.

– Хоть бы небольшой кусок лепёшки, или несколько кусочков юколы.

***

Он помнит, помнит, как сытно жила их семья, когда он набрал силу и стал настоящим, большим охотником. Он стал таким большим охотником, что с ними стали кочевать еще две, а потом ещё две семьи. И все его слушали. Все знали, если так решил Мэмыл, нужно делать именно так, чтобы не голодать холодной и бесконечно долгой зимой. Он знал, куда надо кочевать, знал, где и в какое время нужно появиться, чтобы запастись на всю зиму юколой, знал, где добыть зверя и как сохранить мясо, как уберечь его от настырных росомах, волков, вездесущих, пронырливых песцов. Он всё знал. Он был крепким, сильным и умелым охотником.

Но были и плохие отметины в его памяти, были. Он помнит, как поддался на уговоры младшего брата и не начал вовремя осеннюю кочёвку в долину высоких деревьев.

В тот год, год жирной рыбы, по Вэлкану, – родной реке их рода, рыба поднималась на нерест очень поздно. Совсем поздно, перед самым ледоставом. Но рыбы было очень много, она шла сплошным валом и днём и ночью. И днём и ночью. Легко ловить рыбу, когда её так много. Но людям стало казаться, что теперь так будет всегда. И они позволили реке обмануть себя, – ход рыбы закончился в один день. Ещё только начали готовить вешала, чтобы сушить юколу, ещё только радовались обилию рыбы, беззаботно наполняли котлы и сытно ели, а она вдруг закончилась. В реке не было видно ни одного буруна, который поднимается от движения больших рыбин. Всё закончилось так внезапно, что люди не могли поверить и стояли на берегу в полной растерянности. И эта растерянность переросла в то, что они стали винить друг друга в случившемся, в подступившей близко беде.