Иван Панаев: Прекрасный человек

— Поднимите ее! — сказал Матвей Егорыч.

Ее подняли и подвели к нему. Он пожал ей руку.

— Я давно простил всем, Настасья Львовна, — прости и ты меня.

— Ты ни в чем не виноват передо мной! — простонала она.

— Как ни в чем? Все мы люди. Оба мы виноваты перед Машей, очень виноваты… береги ее… Поправьте мне сзади подушки… Маша, Маша… поди ко мне… — Он протянул к ней руки и прижал ее к груди… — Ну, прощай, моя Маша, прощай, дитя мое, родное мое дитя… Когда я буду отходить, читай надо мною молитвы, — я хочу, чтоб ты читала. Дай мне перекрестить тебя… Над тобой всегда, всегда мое благословение… Господи, услыши молитву мою…

Ослабевающею рукою он осенил ее крестом и произнес довольно твердым голосом:

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, — потом он благословил и перекрестил Владимира Матвеича. — Не оставь Машу, — сказал он ему.

Это были последние слова его: утомленный, он опустился на подушки… Через полчаса раздался голос Маши, заглушаемый рыданиями; она читала отходные молитвы.

В день похорон, по обыкновению, съехались гости. Владимир Матвеич хлопотал, бегал, отдавал приказания, плакал — и все гости смотрели на него с особенным чувством и говорили:

— Вот уж истинно прекрасный человек!

От самого дома до Волкова кладбища Владимир Матвеич шел за гробом отца пешком и без шляпы, несмотря на сырую осеннюю погоду.

Гроб опустили в могилу и засыпали землею; Владимир Матвеич, Настасья Львовна, родственники и гости разговаривали в церкви с священником и занимались кутьею.

Одна Маша сидела у могилы отца… Она не плакала, — в эту минуту она была спокойна, — грустное, но святое и бесконечное чувство наполняло грудь ее. Небо застилали серенькие тучки, желтые листья падали с деревьев кругом нее — и перед нею тянулся бесконечный ряд могил…

— Маша, пора домой! — сказала ей мать, подходя к ней.

Они сели в наемную карету, запряженную двумя клячами, и шаг за шагом поплелись в город. Скоро карета исчезла в тумане…