Иван Панаев - Прекрасный человек

Владимир Матвеич перебирал шляпу в руках.

— Сестрица, все, что мог, я сделал — и сейчас отдал батюшке почти последние пятьдесят рублей, — кроме того, в разное время я передавал ему очень много денег.

— Этих пятидесяти рублей мало, — продолжала она так же твердо и решительно, — надобно же им чем-нибудь жить. Ты должен дать ему по крайней мере столько, сколько он просит у тебя.

— Ах, сестрица! ты, право, не знаешь, что говоришь; ведь деньги, милая, нельзя делать: откуда же мне их взять?

— Как? разве у тебя денег нет? — спросила она, — ты живешь так богато… у тебя в доме такая дорогая мебель, такие прекрасные вещи…

— С чего ты это взяла, что я живу богато? — перебил ее Владимир Матвеич, будто немного испугавшись. — Мебель! ведь надобно же иметь мебель, чтоб сидеть на чем-нибудь. Я приобретаю деньги своими трудами, со стороны получаю немного; мне каждая копейка делает счет.

— Ну, так если у тебя нет денег, ты, верно, продашь какую-нибудь из твоих вещей и пришлешь батюшке столько, сколько он просил у тебя?

Владимир Матвеич с выражением величайшего удивления посмотрел на сестру.

— Продавать вещи! Как это тебе пришло в голову?

— Отчего же? — спросила она, посмотрев на брата с таким же удивлением, с каким он смотрел на нее, — чтоб избавить от горя умирающего отца, который так любит тебя, разве ты не решился бы отдать последнее?

Владимир Матвеич в волнении прошелся по комнате.

— А кто виноват, что они дошли до такой нужды? — говорил он, будто с самим собою. — Вольно было матушке так много издерживать на свои наряды; надобно жить по состоянию.

— Что говорить о том, чего нельзя поправить! И чем же виноват батюшка? Зачем он должен страдать теперь? Я предчувствую, что он не проживет долго; по крайней мере, мы будем стараться, чтобы последние дни свои он провел спокойно и не нуждался.

— Ей-богу, у меня нет денег, сестрица! я душевно бы рад…

Маша опустила голову на грудь. С минуту она пробыла в таком положении, потом, не произнося ни слова, посмотрела на брата умоляющими глазами, полными слез, и вдруг упала перед ним на колени…

— Сестрица, сестрица!.. Помилуйте, что это вы… — Владимир Матвеич бросился поднимать ее; но она тотчас сама встала, подавив в себе внутреннюю боль, и вытерла слезы.

— Я хотел давно сказать тебе, сестрица, — говорил ей Владимир Матвеич с расстановкою и замешательством, — я не знаю только, как ты это примешь, — может быть, тебе покажется несколько странно… ты можешь и батюшку и матушку избавить от затруднительных обстоятельств…

— Каким образом? — спросила она с живостью.

— Вот видишь ли, есть один человек — ты его несколько раз видела у меня, — он говорил мне, что сочтет за честь, если ты согласишься выйти за него замуж, а он человек очень богатый.

— Кто это? — спросила Маша, горько и насмешливо улыбнувшись.

— Шнейд. Ты, может быть, заметила его у меня: небольшого роста, с таким густым румянцем на щеках… Он, правда, не важного чина, еще только титулярный советник, но живет разными благородными оборотами и этим скопил себе значительный капитал; в семейной жизни он должен быть человек очень хороший. Если ты решишься выйти за него, то будешь в состоянии обеспечить по смерть и батюшку и матушку.

Бледное лицо Маши вспыхнуло.

— Может быть, я не стою твоего участия, но, верно, не заслуживаю и твоих оскорблений, — сказала она брату и, не дождавшись его возражений, вышла в другую комнату, упала на диван и рыдая могла только проговорить: «Несчастный батюшка, несчастный!»

Владимир Матвеич, возвращаясь домой, рассуждал сам с собою.

— Добрая, а престранная девушка!.. Другая на ее месте еще бы была благодарна мне за мое предложение. Пренебрегать денежным человеком!.. Она, видно, не знает, что на нищих невест в наше время не слишком обращают внимания… Ведь засидится же в девках!

Матвей Егорыч после свидания с сыном не заснул ни на одну минуту, хоть и сказал, будто хочет спать. Он долго сидел на постели, сложа руки на коленях и однообразно качая головою.

«Неужели, — думал он, — неужели ему жаль помочь старому, больному отцу? Володя! Володя! Но, может быть, у него точно нет денег? Он так сухо отвечал на мои ласки; но, может быть, мне это показалось?.. Нет, когда я ласкаю Машу, то мне всегда легко; мне представляется, что и она чувствует точно то же, что я чувствую в эти минуты. Ему грех было бы не любить меня… Надо взять в расчет, что сын, который отказывает в помощи бедному отцу, — дурной сын; но разве Володя может быть дурным сыном? Он, кажется, до сих пор исполнял как нельзя лучше все сыновние обязанности; я не замечал в нем никаких дурных наклонностей, никаких: службой он занимался и занимается отлично; начальство ставит его в пример другим; все говорят, что он прекрасный человек; все любят и хвалят его. Как же ему быть дурным сыном? Непостижимо… Однако он ни разу не вызвался сам помочь мне, а он имеет к тому все средства…»