Иван Панаев - Прекрасный человек

— Слава богу, помаленьку, батюшка. Занятий столько, что не имею минуты свободного времени.

— Что делать? за то тебя награждают, дорожат тобой… Когда есть занятия, тогда веселее, мой друг, это я по себе знаю… Ну, а какова жена твоя?

— Немножко прихварывает, батюшка; впрочем, в ее положении это натурально.

— Да, уж, кажется, богу не угодно, чтоб я дожил до внучат…

— Помилуйте… почему же, батюшка? еще здоровье ваше поправится.

— Нет, друг Володя, не надо, чтоб оно поправилось, не надо… Мои дела очень расстроены — ты это знаешь: что ж будет хорошего, если я поправлюсь?.. Не думал я, Володя, дожить до такой нужды… Ну, да что ж делать? — видно, так богу угодно… Я просил тебя к себе… мне надобно поговорить с тобой.

— Что прикажете?

— У меня до тебя просьба, — и Матвей Егорыч взял сына за руку, — не оставь мать и сестру; у них нет никого, кроме тебя. Надо взять в расчет, что без тебя они пойдут по миру… — произнес он, глотая слезы и задыхаясь слезами.

— Помилуйте, это мой долг, — сказал Владимир Матвеич, расстегивая нижнюю пуговицу своего вицмундира и потупляя глаза. — Но к чему такие мысли, батюшка? вы себя этим расстраиваете.

— Так ты не оставишь их? — продолжал отец, все еще держа сына за руку и пристально смотря на него.

— Полноте, батюшка, лучше переменимте разговор.

— Зачем переменять? Отвечай мне, скажи мне, Володя…

— Можете ли вы сомневаться?

— Нет, до сих пор я не сомневался в тебе, — видит бог, не сомневался; но что же ты не посмотришь на меня? отчего же ты говоришь со мной так сухо? Я вас очень люблю, и тебя, и сестру твою, очень, — нам не долго быть вместе.

Владимир Матвеич поцеловал руку отца.

— Лучше поцелуй меня… вот так… Ты много мне доставлял в жизни утешения… Будь ко мне поласковее… мне все кажется, что я помешал тебе; может, тебе нужно куда-нибудь… у тебя дела…

— Нет-с, я совершенно свободен… мне приятно провести с вами время.

Правый глаз Матвея Егорыча заморгал, и что-то похожее на беспокойство и недоумение изобразилось на лице его. Этот полуживой, боязливый, иссохший старичок ничего уже не имел общего с тем самодовольным человеком, который некогда, улыбаясь, любовался Владимиром 3-й степени.

— Вот еще что я хотел сказать тебе, — говорил он сыну, в свою очередь потупляя глаза, — мне совестно, Володя, обирать тебя, — я и без того это время перебрал у тебя, я думаю, рублей до двухсот… только у нас нет ни полушки… мне не на что послать за лекарством… вон на столе лежит рецепт… я бы не беспокоил тебя… Если можешь помочь нам, если только это не расстроит тебя, одолжи нам еще… рублей хоть двести.

Матвей Егорыч едва договорил это; слова насилу сходили с языка его; он как будто ждал, не прервет ли Володя его затруднительной речи; но Владимир Матвеич не прерывал его, и, когда отец замолчал, ожидая ответа, — он, смутясь и запинаясь, объявил, что сам очень нуждается в деньгах и что более пятидесяти рублей, к сожалению, никак не может уделить от себя.

Вынув из кармана пятидесятирублевую ассигнацию, будто нарочно заготовленную им для этого случая, Владимир Матвеич положил ее на стол.

Голова Матвея Егорыча опустилась на подушку, и, верно, он почувствовал в эту минуту какую-нибудь боль, потому что лицо его болезненно сморщилось.

— Прости меня, Володя, — сказал он едва слышно, — я боюсь, не обременяю ли я тебя нашими нуждами, — и он закрыл глаза, будто засыпая.

Владимир Матвеич осторожно, потихоньку хотел выйти из комнаты, но едва он приподнялся, как старик вздрогнул и открыл глаза.

— Куда ты, Володя? — спросил он.

— Я думал, что вы заснули, батюшка.

— Нет, я так только начинал забываться. Тебе, может быть, пора куда-нибудь… поезжай с богом… Навести меня еще…

Владимир Матвеич взял шляпу и хотел подойти к руке отца; но старик, заметив его движение, отдернул руку и, приподнимаясь с подушки, обнял сына костлявою, морщинистою рукою и снова пристально посмотрел на него мутными, болезненными глазами, как бы непреодолимо желая на лице его прочитать тайну его сердца.

— Любишь ли ты меня?

— Как же мне не любить вас, батюшка?

— Ну, хорошо… Прощай же, Володя, прощай. Меня в самом деле что-то в сон начинает клонить…

Маша, сидевшая в соседней комнате, почти от слова до слова слышала весь этот разговор. Когда Владимир Матвеич вышел из отцовского кабинета, она пошла к нему навстречу.

— Послушай, — сказала она брату решительным и твердым голосом, — вот уж более недели матушка не знает, что делать, она кое-как еще перебивается; но к ней беспрестанно приходят за деньгами, — нельзя же все забирать в долг. Она очень страдает, она может занемочь, а лекарства не отпустят в долг; ты видел, в каком состоянии батюшка… Ты должен помочь им.