Каролина Светлая - Дом «У пяти колокольчиков»

— Жизнь мне опротивела, — продолжал он, — меня гложет смертельная тоска. Скажу тебе откровенно, я без конца задаю себе один и тот же вопрос: зачем и для чего я родился на свет? Постоянно упрекаю родных, природу, бога. Да, для чего я родился? Какова цель жизни человека? Единственная, дорогой брат, — познать убожество мира сего. Многие с этой мыслью свыклись, но с меня довольно, смерть мне не страшна, жизнь с каждым часом — все омерзительнее… Как освободиться и уйти из жизни? Я испытываю чувство мировой скорби и разочарованности, которые свойственны только избранным натурам; прочим людям они недоступны.

При этих словах глаза Павлика широко раскрылись. Постепенно и рот у него стал открываться. Однако, спохватившись, он вдруг прикрыл его и сильно закашлялся.

Этот кашель прервал сентиментальные излияния Собеслава, коим — в разных вариациях — любили предаваться в то время многие знатные молодые люди, изображавшие мировую скорбь и причислявшие себя к сонму разочарованных, что было столь же модно, как подчеркивать свою гениальность зачесыванием назад волос, свободно ниспадавших на воротники их костюмов.

— Ты почему так кашляешь? — грозно оглядев слугу, спросил Собеслав.

Павлик явно смутился, не зная, что ответить; наконец он тихо выдавил из себя:

— Я поперхнулся.

— Поперхнулся? Как же это возможно, если ты не ешь, не пьешь и не разговариваешь? — с инквизиторской дотошностью продолжал спрашивать Собеслав.

— Я не знаю, как это выходит, — Павлик снова закашлялся.

— Если ты не знаешь, так я тебе скажу сам, — произнес Собеслав, — ты просто смеешься!

Собеслав угадал. Павлик и в самом деле смеялся, прикрывая рот рукой; однако, будучи не только обвинен, но даже и уличен в этом грехе, он уже не мог больше сдерживаться. Смех его вырвался наружу и заполнил всю комнату, подобно звукам военного оркестра.

— Смотрите-ка, этот злодей действительно смеется. Над кем? Надо мной! — воскликнул Собеслав скорее с удивлением, нежели с горечью. — Не могу скрыть своего любопытства: почему ты смеешься, разве ты понимаешь, о чем я говорю?

— Как же мне не смеяться, — Павлик опять захохотал, — когда вы так шутите, ха-ха-ха!

— Я шучу? — поразился Собеслав.

— Да уж конечно, шутите, ха-ха-ха, раз говорите, что родились только затем, чтобы познать убожество мира сего, ха-ха-ха! А вон там у вас на ночном столике лежат часы с золотой цепочкой, за которые, по вашим словам, заплачено триста золотых, ха-ха-ха! На одной руке носите перстень с печаткой, да три перстня на другой, и в каждом из них, как звезда, сверкает камень… Вчера вы напихали в кошелек столько серебряных монет по двадцать геллеров, что едва закрыли его, а сегодня, может быть, опять придет конверт от вашего дяди-священника с кредитным билетом в сто крон, ха-ха-ха!

Собеслав чуть было по-настоящему не рассердился на Павлика за то, что тот вмешивается не в свои дела, и хотел указать ему на дверь, но не смог. Вопреки своей воле он должен был признать, что замечания его Лепорелло довольно любопытны. Спустя некоторое время господин смеялся сам над собой так же заразительно, как и его слуга.

— Вот ведь негодник, — вымолвил он наконец, — своей болтовней ты совсем выбил меня из колеи. Я хотел сегодня остаться дома и заняться важным делом, но теперь, видно, отложу его на завтра. Приготовь-ка мне письменный стол для работы, налей чернил в чернильницу, достань из ящика бумагу и перья, чтобы все было в полном порядке. И с завтрашнего дня не смей никого ко мне пускать, слышишь!

Павлик никогда не чувствовал себя более счастливым, чем в те минуты, когда его господин давал ему какое-нибудь особенное поручение; так было и сегодня. В течение дня он десять раз вытер пыль с письменного стола, вымыл чернильницу, налил в нее свежих чернил, нашел в ящиках бумагу и перья, сообщая всякому, кто попадался ему навстречу, что отныне его господина долго не будет дома.

Однако на другое утро, с нетерпением ожидая, когда же Собеслав примется за работу, он увидел, что тот преспокойно ушел из дому. Так продолжалось всю неделю.

— Что же вы не начинаете своей важной работы? — спрашивал Павлик всякий раз, подавая ему шляпу. Но Собеслав делал вид, будто не слышит, поворачивался на каблуках, взмахивал своей тросточкой, набалдашник которой был украшен головой собаки, отлитой из золота, и, упершись в бок рукой, горделивой поступью, как Цезарь, спешащий навстречу славе и победе, удалялся прочь. Но завоевать славу и победу несколько более хлопотно, чем назначить свидание даме, не правда ли?