Каролина Светлая - Дом «У пяти колокольчиков»

В феврале 1980 года исполнилось 150 лет со дня рождения выдающейся чешской писательницы Каролины Светлой (1830—1899). Она принадлежит к славной плеяде писателей XIX века, творчество которых способствовало формированию демократического облика новой чешской литературы в духе передовых национальных традиций и заложило основы реалистического искусства.

Каролина Светлая (Иоганна Ротт) родилась в 1830 году в Праге в зажиточной купеческой семье. Дом Роттов стоял в нижней части Поштовской улицы, почти на самом берегу Влтавы (теперь это улица Каролины Светлой). Вокруг теснились такие же каменные домики с высокими крышами и зубчатыми фронтонами, в которых жили торговцы рыбой и дровами, ремесленники, перевозчики — словом, все те, кто кормился рекой. Поштовская улица не принадлежала к числу фешенебельных улиц, ее облик напоминал скорее одну из улочек Замоскворечья. Как и в среде замоскворецких купцов, каждая семья жила своим особым мирком, день был наполнен трудами и заботами, и все помыслы и желания обывателей были направлены к тому, чтобы сколотить капиталец и жить не хуже других. Были там свои непререкаемые авторитеты и судьи, выносившие суровый приговор тому, кто отклонялся от принятых мерок, были и свои чудаки и блаженные, были и самодуры, державшие в страхе семью, а заодно и округу. Ничто не ускользало от пытливого взгляда маленькой Иоганны, чтобы потом ожить и заиграть сочными, яркими красками в произведениях любимой народом писательницы Каролины Светлой.

Отношения в семье Роттов строились также на патриархальных устоях, почитании старших и строгом соблюдении традиций. Однако все это сочеталось с любовью и вниманием к детям, их духовному развитию, что не так уж часто можно было встретить в той среде.

Жизнь под родным кровом текла безмятежно и радостно до тех пор, пока Иоганне не пришло время учиться. Было ей всего пять лет, когда в один прекрасный летний день мама привела ее к мрачному высокому дому посреди узкой мрачной улицы — частному заведению двух француженок, дававшим чешским девочкам немецкое воспитание. Первое же слово, обращенное к Иоганне, прозвучало на чужом, непонятном ей языке и отозвалось в ее маленьком сердце неутешным горем. «Во всем цивилизованном мире не было тогда существа более несчастного, чем бедное чешское дитя, осужденное ходить в немецкую школу», — напишет она через много лет в своих «Воспоминаниях». Попадая туда, ребенок не понимал ни слова и чувствовал себя как в пустыне.

Отныне девочке, выросшей в чешской семье, запрещалось говорить и даже думать по-чешски. Потрясение, вызванное этой жестокой переменой, было настолько сильным, что совершенно изменило весь физический и духовный облик ребенка. Не осталось и следа от резвой, веселой певуньи, уже запомнившей довольно много народных песен, частушек, колядок, всяческих историй и преданий. После того как по совету учительницы с ней и дома перестали говорить по-чешски, она, потеряв веру в доброту и сочувствие окружающих, стала вздорной, угрюмой и скрытной, но тем сильнее разгоралась ее фантазия, когда она забиралась в какой-нибудь укромный уголок и, уединившись от всего враждебного мира, предавалась своим мечтам.

Ее страстью стали книги. Очень рано нашла она в своем родном доме (и этим он выгодно отличался от всех окружающих) книги Байрона и Вальтера Скотта, Гете и Шиллера. Примером жизненного подвига стала для юной читательницы Орлеанская дева — ее монологи она знала наизусть, смотрела на мир ее глазами, чувствовала ее чувствами. Появилось желание изобразить любимую героиню на сцене. Однако вместо «Реймс» хотелось произнести «Прага», а вместо «Франция»… Что следовало сказать здесь? Вот тут-то и возник впервые вопрос о своей родине. Если это Чехия, то почему в Чехии надо говорить и думать по-немецки, а если Германия, то почему земля, по которой она ступает, называется чешской землей? За такие слова она, одна из первых учениц школы (в ту пору было ей уже тринадцать лет), понесла позорное наказание.