Афонсо Лима Баррето - Печальная судьба Поликарпо Куарезмы

К тому же в изложении генерала Алберназа, никогда не бывавшего в бою, все подслащалось: то была война из детской книжки, война с народной картинки, где отсутствуют обычные в таких случаях кровопролитие и жестокость.

Рикардо и доктор Флоренсио, тот самый инженер по канализации, два недавних знакомца Алберназа, раскрыв рты, слушали с восторгом и завистью о воображаемых подвигах трех военных, причем почетный майор был настроен наименее миролюбиво — он, единственный из всех, участвовал в военных действиях. Тут вошла госпожа Марикота, как всегда проворная и хлопотливая, сообщавшая празднику движение и жизнь. Она была моложе мужа, и волосы на ее маленькой голове, сильно контрастировавшей с необъятным телом, все еще оставались совершенно черными. Тяжело дыша, она обратилась к генералу:

— Шико, что это такое? Я должна общаться с гостями, приободрять девушек… Все в зал!

— Сейчас идем, госпожа Марикота, — откликнулся кто-то.

— Нет, — быстро ответила хозяйка, — вот прямо сейчас. Пойдемте, сеу Калдас, сеу Рикардо! Идемте, сеньоры!

И она стала подталкивать их под руки, одного за другим.

— Быстрее, быстрее, дочка Лемоса сейчас будет петь. А потом вы… Вы слышали меня, сеу Рикардо?!

— Конечно, сеньора, для меня это приказ…

И они прошли в зал. По пути генерал на мгновение остановился, приблизился к Корасао дуз Отрусу и поинтересовался:

— Скажите, как поживает наш друг Куарезма?

— Хорошо.

— Вы пишете ему?

— Иногда. Генерал, я хотел…

Генерал повернул голову в его сторону, поправил пенсне, которое начало падать, и спросил:

— Что именно?

Рикардо был смущен воинственным видом, с которым Алберназ задал вопрос. Поколебавшись, он выпалил, боясь замяться:

— Я хотел бы, чтобы вы достали мне билет, бесплатный билет, тогда я смогу повидать его.

Генерал постоял с опущенной головой, потом почесал затылок и сказал:

— Это непросто. Но приходите завтра ко мне на службу.

Они продолжили путь. Шагая, Корасао дуз Отрус добавил:

— Я скучаю по нему, и кроме того, мне неприятно… Вы понимаете, человек с именем…

— Приходите ко мне завтра.

Впереди них госпожа Марикота проговорила с раздражением:

— Ну где вы там!

— Идем, идем, — ответил генерал и обратился к Рикардо:

— Куарезма мог бы жить прекрасно, но он полез в книги… Вот в чем дело! Я не открывал ни одной книги уже сорок лет…

Они вошли в обширный зал, где висели два больших портрета в тяжелых золоченых рамах — внушительные портреты маслом Алберназа и его жены; убранство довершали овальное зеркало и несколько картин поменьше. О мебели ничего нельзя было сказать — ее убрали, чтобы освободить пространство для танцующих. Невеста с женихом, устроившись на диване, заправляли праздником. Здесь были платья с декольте, пара пиджаков, несколько рединготов и много фраков. Рикардо подошел к окну и стал смотреть на улицу сквозь щель в занавесках. На тротуаре было полно народу. При высоком доме имелся сад — только через него любопытствующие уличные зеваки могли хоть как-то наблюдать за праздником. Лала разговаривала с лейтенантом Фонтесом сквозь проем балкона. Генерал, наблюдая за этим, благословлял их одобрительным взглядом…

Девушка — известная всем дочь Лемоса — приготовилась петь. Сев за пианино, она положила перед собой ноты и заиграла. То был итальянский романс, который она исполняла превосходно, но с дурной манерностью, свойственной хорошо образованным девушкам. Наконец она закончила. Последовали всеобщие аплодисменты — правда, довольно прохладные.

Доктор Флоренсио, сидевший позади генерала, заметил:

— У этой девушки хороший голос. Кто она?

— Дочь Лемоса, доктора Лемоса, санитарного врача, — ответил генерал.

— Поет очень хорошо.

— Она учится на последнем курсе консерватории, — пояснил Алберназ.

Настала очередь Рикардо. Он занял позицию в углу зала, взял гитару, настроил ее, сыграл гамму, после чего принял трагический вид, словно исполнитель роли царя Эдипа, и заговорил низким голосом: «Сеньориты и сеньоры». Сделав паузу, он продолжил, уже другим голосом: «Я спою для вас “Твои руки”. Это модинья моего собственного сочинения: и музыка, и стихи — мои. Это нежная и чистая вещь, полная возвышенной поэзии». При этих словах его глаза едва не вылезли из орбит. Затем Рикардо сделал наставление: «Надеюсь, не раздастся никакого шума, иначе вдохновение улетучится. Гитара — такой инструмент… очень… очень чув-стви-тель-ный. Итак…»