Борис Верхоустинский - Опустошенные сады (сборник)

Ложка Рогнеды позолоченная, с узорами и с тонкою витою ручкой.

Старая пани кушает сухарики, намочив их в кофе.

Рогнеда съедает шведский хлебец, предварительно разрезав его пополам и намазав обе половинки сливочным маслом.

Так каждое утро, и при этом обмениваются тихими словами.

— Ты поздно пришла?

Рогнеда отвечает:

— Да, мамочка.

— Кажется, шел дождь?

— Да, я чуть под него не попала.

Старушка осушает чашку и еще наливает в нее из кофейника. Дзик! дзик! — гремит ложка, размешивая сахар.

— А я видела во сне, что я ослепла.

Рогнеда говорит:

— Вам, мамочка, вероятно, было страшно?

— Да. Ищу окна, а его нет, потому что я ослепла.

В передней дребезжит звонок, кухарка открывает дверь.

— Барышня дома?

Рогнеда выходит из комнаты. В прихожей денщик фон-Книппена, коренастый, краснолицый солдат, с тупыми глазами.

Он отдает ей честь и вытаскивает из-за обшлага рукава конверт.

— Его благородие приказывали передать.

Рогнеда разрывает конверт, в нем билет в цирк на первое представление.

Она вкладывает билет обратно в конверт.

— Скажи твоему барину, что я в цирк не собираюсь. Можешь идти.

— Слушаю-с!

Солдат круто повертывается и уходит.

Рогнеда возвращается к недопитой чашке, хмурая и злая.

— Кто там был?

Денщик фон-Книппена с письмом.

— Рогнеда, что ты хочешь к обеду?

— Ах, мамочка, все равно… Ну, перловый суп и котлеты.

— Суп перловый был вчера.

— Ну, тогда борщ. Все равно. Мерси, мамочка, больше кофею не наливайте мне.

Она идет в гостиную, где вчера положила на пианино перчатки. Опустошенный сад глядит в окно угрюмо, безжизненно. Еще на клумбе возвышается георгин, но тлен смерти коснулся его лепестков, они вянут, превращаясь в противную черную гниль. А маки, гордые, пламенные маки? Теперь они похожи на отвратительные плотоядные растения, их серо-зеленые головки-животы наполнены дозревающими семенами. А эта желтая, оранжевая, багряная, мертвая листва деревьев, смоченная ночным дождем и покорно улыбающаяся в лицо своей гибели… Господи, как скучно!

Рогнеда натягивает перчатки, надевает в столовой жакетку, шляпу и говорит матери:

— Я, мамочка, сегодня раньше приду, часикам к двум. У моего класса сегодня четыре урока.

Старая пани встает со стула и целует ее на прощание в лоб. Так заведено. Каждое утро ко лбу Рогнеды прикасаются сухие старушечьи губы:

— Да будет с тобой Дева Мария!

Рогнеда выходит на улицу. Широкие лужи блестят зловеще, весенние лужи были не таковы, тогда они смеялись всевозможными окрасками: у иных был голубой отлив, словно бы они насыщались лазурью; иные ярко улыбались веселою синью. А теперь они, как черные дыры, залитые черною-черною влагой, — и ступать по ним противно.

На углу, где потребительская лавка «Якорь», Рогнеда по привычке озирается по сторонам, не видать ли Алексея, он частенько поджидает ее здесь и встречает, якобы невзначай… Его нет, вместо него бредет Долбня, с трубкою во рту, которую он курит только тогда, когда у него скверное настроение, — по крайней мере, так он говорит сам.

— Рогнеда Владиславовна!

Здороваются.

— Вы в гимназию циркулируете?

— Да.

— А ведь дождище-то вчера здоровенный был, я основательно вымок. Пойдемте я вас провожу, мне по дороге… В цирк пойдете?

— Нет.

— А я пойду. Люблю поглазеть на публичные затрещины, на душе слаще становится, дескать, так его так, да клади же ты его, миленький, на обе лопатки, не зевай, друг, а не то самого уложат. Чужое вывихнутое плечо вплавляет вывихнутые мозги, но про свое плечо отнюдь так рассуждать не следует.

Трубка чадит.

Они идут по мосткам, заменяющим тротуар. Около мостков, в луже, двое оборванных мальчишек пускают смастеренный ими деревянный корабль. Он незамысловат: вырезанная в виде рыбы, положенной на бок, щепка, посреди щепки воткнута мачта, на мачте красный парус и черный флаг.

— До свидания! До свидания! — кивают мальчишки головами Рогнеде и Долбне. — Последний звонок, сейчас отправляемся.

— Куда вы? — спрашивает их Рогнеда.

— В город Крым! Пишите нам.

— И вы нам пишите. До свидания!

Рогнеда со смехом кланяется мореплавателям, минуя их грязную лужу.

— Черта с два! — философствует Долбня. — Уехали… А не хочешь ли лозиною да по Соединенным Штатам?

Навстречу Рогнеде катит по грязи на своей тележке безногий нищий, быстро отпихиваясь короткими палками. Он всегда пьян и криклив, городовой частенько отвозит его на буксире в участок на высидку, и тогда улица оглашается ревом, бранью и проклятьями бессильной злобы. Он мужчина средних лет, с здоровым туловищем и крепкими огрубелыми руками.