Борис Верхоустинский - Опустошенные сады (сборник)

Танечка огорчается:

— Ну вот, почему же?

Гремит звонок, перемена кончена.

— Mesdemoiselles! А vos places! — звонко говорит Рогнеда, входя в классную комнату.

И раздраженно стучит по столу корешком записной книги.

— Mesdemoiselles!

Класс затихает.

Входит рыженький учитель русского языка, в обтрепанном вицмундире. Начинается урок.

Рогнеда притворяется, что наблюдает за порядком. Мысли ее длинной извилистой тропинкой убегают куда-то вдаль. Ей тоскливо, невыносимая скорбь наполняет жгучим ядом все ее существо.

Она думает о Ковалеве. Он обещал прийти сегодня. Она сыграет ему что-нибудь печальное и скажет о той смерти, которою ома хочет умереть. Она хочет умереть позднею весною, на поле, окруженная смеющимися цветами… Тихий ветер обвеет ее волосы, высокое солнце согреет ее золотом благодатных лучей… И кругом будут стрекотать неумолчные кузнечики, а кукушкины слезы будут тихо дрожать на хрупких стебельках.

Рогнеда издевается над собою:

— Однако, милостивая государыня, вам не чужд мелодраматизм! Девица, любящая эффекты!

…После уроков, когда гимназистки шумною толпой выбегают из класса, к ней подходит Танечка и умоляющим голосом спрашивает ее:

— Ведь вы не скажете?

— Какая вы глупая, Таня, ну, зачем я буду говорить? Да и что я могу сказать, — что у вашего отца был гость, что вы с ним беседовали?

— Все-таки никому, никому… До свидания, Рогнеда Владиславовна!

Рогнеда сухо прощается с ней и, низко опустив голову, идет за убегающей Таней в швейцарскую.

«Двадцать шесть лет! — думает Рогнеда, спускаясь по широким ступеням каменной лестницы в нижний этаж. — Скоро я буду старая дева, вот почему я иногда такая раздражительная».

Лысый швейцар подает ей пальто, галоши, шляпу и зонтик.

— Никак опять дождь?

— Так точно-с, самосильно дождит.

Он открывает перед нею дверь. Над улицей повисла густая серая сетка: ни солнца, ни солнечной радости, ни светлых зданий, ни оживленных лиц, все серо, мутно, вяло и угнетено монотонно падающим дождем. Даже собаки бегут, поджимая хвост и понурив морду. У извозчичьих пролеток подняты верхи; пешеходы прикрылись безобразными кожанами и дождевыми зонтиками.

Она тоже раскрывает зонтик, а левою рукой подбирает подол платья, чтобы не загрязнился.

— Хорошо, если бы ни Алексей, ни Книппен не пришли; с Ковалевым так приятно говорить. Он много думает и много чувствует, и чувства у него утонченные, выношенные в одиночестве и в непонимании окружающих. Еще бы: разве в таком проклятом болоте могут понять человека, здесь умеют только сплетничать, спиваться и щелкать зубами. Выродки! Мещане! Но она-то понимает его! Она его понимает.

— Прикажете подать? — спрашивает бородатый извозчик, едущий рядом с ней. Она отвечает:

— Не надо!

И заходит за угол. На площади весы в дождь еще сильнее напоминают старую, потемневшую от времени виселицу.

Наскоро пообедав, Рогнеда идет в спальню, вынимает из стоящего там платяного шкафа лучшие свои наряды и выбирает, что ей надеть.

Да, да! пусть будет так: черная шелковая кофточка, слегка декольтированная, с светло желтыми кружевами; черная шелковая юбка, плотно облегающая ее бедра, и спускающийся с обнаженной шеи золотой крест на тонкой золотой цепочке. Волосы спадают двумя плавными волнами на уши, так что уши совершенно скрываются. Отлично!

Из зеркала в двери шкафа на Рогнеду глядит надменная женщина, стройная и мрачная и таящая что-то орлиное в сурово сросшихся бровях, в сошедшихся наподобие двух черных крыльев волосах, в мелких зубах, сверкающих хищно и весело из-за тонких губ маленького рта. Отлично!..

«Вот я какая!» — горделиво думает о себе Рогнеда и ей радостно, что там, за шелками, сокрыто девственное тело, во сто крат прекраснее шелков.

— Мамочка! — говорит она старой пани, пришедшей в спальню вздремнуть после обеда. — Что, я еще хороша?

— Да, Рогнеда, ты очень хороша. Когда я была молодая, я была такая же красивая, как ты, тогда за меня сватался пан Юзеф, но я за него не пошла, он чуть не умер с горя.

Рогнеда разглядывает себя в зеркало.

— А ведь я, мамочка, скоро начну толстеть… Бр-р-р!.. Оплыву жиром и стану неповоротлива. Мне кажется, я уже и теперь полнее, чем раньше.

Пани не соглашается:

— Напротив, Рогнеда, ты слегка похудела за последнее время.

— Неужели?

— Да.

— Это тоже плохо.

Она слабо душит носовой платок, чтобы по исходящему аромату не сразу можно было определить — действительно ли надушена она; затем уходит в кухню отдать кое-какие распоряжения кухарке.