Борис Верхоустинский - Лесное озеро (сборник)

Марк Павлович, поклонившись, заглядывает через стеклянную дверь террасы в комнату. Там у стен расставлены золоченые стулья; кресла, обитые темным атласом, важно столпились около массивных столов.

— Хорошая погодка! — вытирая носовым платком со лба пот, говорит отец Аввакум. — А только дождичка надо бы, надо бы…

Старуха, не расслышав, берется за трубки.

— Помните, батюшка, в прошлом годе мы пчел учителю из Климкова продали?

— Как же, как же…

— Так он теперь меду на триста рублей в город послал — в горшочках необожженных, и нам горшок фунтов на пять прислал. Медком угощу. Вы его, батюшка, любите?

— Весьма. Мед кровь очищает и золотуху изгоняет прочь.

Над дверью прибит к стене выцветший деревянный щит с гербом рода Ворониных. Марк Павлович его рассматривает. Щит заостренный книзу, наверху шлем.

Из комнаты выходит Любовь Андреевна. Отец Аввакум здоровается с нею:

— А нас чуть ваш пес не слопал. Еле уговорили его. Ха-ха! Ну, что же, поиграем?

— С удовольствием, батюшка!

Она и отец Аввакум уходят в дом, откуда скоро раздаются звуки разбитого рояля и скрипки. Старуха закрывает глаза — трубки на коленях, она ничего не слышит. Лицо восковое, мертвенное… Марк Павлович, посвистывая, спускается с террасы в парк, идет по берегу реки среди кустов смородины и крапивы.

Около дома управляющего на крыльце чистит таз босоногая девушка.

— Варенье варить?

— Да, — отвечает она, макая влажную тряпицу в толченый кирпич.

— Дома управляющий?

— В поле.

Марк Павлович, посвистывая, входит в дом. Эмма Гансовна одна. Он крепко пожимает ее руки и зовет:

— Пойдемте гулять. Там поп музицирует, а я сбежал.

Она, улыбаясь, надевает на голову соломенную шляпу с розовыми лентами и, захватив красный зонтик, выходит из дома.

В парке они медленно идут по дорожкам, останавливаются у заросшего пруда; из воды изумленно смотрит лягушка. Марк Павлович бросает в ржавую голову палкой, лягушка исчезает.

— А поп все музицирует, по жене тоскует. Во сне, говорит, видел — ручкою манила. И чем люди живут — печалью по невозвратимому, тоской по недосягаемому.

Эмма Гансовна и Марк Павлович вступают в глухую часть парка, садятся в тени на скамью. Где-то рядом поет птица; Эмма Гансовна чертит концом зонтика по песку.

— Мне всю неделю после пикника было очень тяжело, — тихо говорит она.

Марк Павлович ее прерывает:

— А я мечтал о вас, мечтал… Понимаете? Это так хорошо, я люблю мою мечту, мучительную, скорбную, прекрасную, неповторяемую… И чтобы страдать при этом, терзаться…

Она с тревогой взглядывает на него:

— Зачем?

— Разве я знаю?.. Вам странно слышать мои слова: вы, немки, — реалистки и практичны прежде всего, хотя вас зовут сантиментальными.

— Страданий следует избегать, — деловито произносит она.

— Сколько лет вы замужем? — резко спрашивает ее Марк Павлович.

— Четыре года.

— А у вас не было детей?

— К сожалению, не было.

Он срывает растущий около скамьи колокольчик и втыкает ей в волосы.

— Четыре года!.. А мне вы кажетесь совсем девушкой. Бросьте вашего мужа.

Она удивленно поднимает золотые бровки.

— Ведь вы же совсем не пара ему. Поймите! «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань».

Она строго замечает:

— Мой муж трудолюбивый, честный человек. Я его очень уважаю.

— А со мной собираетесь наставлять ему рога?

Эмма Гансовна подымается со скамьи.

— Я ему не изменяла и не изменю. Вашим словам я не придаю значения: вы — человек молодой, вам просто скучно, Марк Павлович.

Он, усмехаясь, подтверждает:

— Возможно, возможно. Вы угадали, добродетельная Пенелопа.

Она просит его:

— Проводите меня.

— И одна дойдете! — сердито буркает он.

— Пфуй, как это невоспитанно!

Когда Эмма Гансовна скрывается за деревьями, ему стыдно за свою грубость. Вот так рыцарь Ланчелот!..

С опушки парка несется гудение и звон — там, в знойных лучах солнца, толкутся, кружатся, перелетают осы и слепни… Пойти туда, чтобы изжалили, искусали…

Он покидает парк, не заходя в помещичий дом, — пусть о нем подумают, что угодно.

На поле — в высоких сапогах и в широкополой соломенной шляпе — расхаживает управляющий, наблюдая за пахотой. Тяжелые плуги, сияя железом, врезаются в сухую почву, в сторону сползают пласты земли, бурые сверху, темные снизу.

— Ровнее, Лука, ровнее! — покрикивает немец. — Не забирай вправо.

Марк Павлович здоровается с ним.

— Эмму видали? — недружелюбно спрашивает управляющий.