Ахмед Танпынар - Покой

— Вы сегодня вечером уже будете здесь, не так ли, сестрица?

Адиле-ханым, довольная, что словом «сестрица» она внезапно уменьшила свой возраст на восемь — десять лет, ожидала ответа Нуран. Нуран попыталась объяснить, что вынуждена идти и что просто заходила их навестить. Но ни Адиле-ханым, ни Сабих не стали ее слушать.

— Как бы то ни стало, вы с Мюмтазом по ту сторону моря соседи, так что если соберетесь уходить, то поедете поздно. Будем пить ракы.

— Лучше, если мы рано уйдем. Завтра к нам придут друзья с Иджляль…

Сабих, едва заручившись уверениями, что они не уйдут, принялся делиться мыслями относительно последних событий в Америке. По его мнению, немецкая экономика находилась в ужасном состоянии. Война была предопределена. Однако на какие длинные доводы опирались эти остроумные и, возможно, даже верные суждения и какими окольными путями он к ним подходил!

Отступления от темы следовали одно за другим, как будто огромные византийские цистерны внезапно раскрывались словно морские пещеры; и все начиналось сначала; звучали сомнения и сопоставления; в воздухе чертились схемы противоречивых ситуаций. Мюмтаз, разговаривая с ним, принимал единственную предосторожность, которая, насколько возможно, помогала сократить его речь: он не задавал ему вопросов, не отвечал, лишь иногда делал один одобрительный кивок и терпеливо ждал наподобие того, как под карнизом ждут окончания ливня. Этим карнизом для его взора служила либо нитка жемчуга на шее Нуран и его любимая ямочка у нее на подбородке, либо нерешительные движения ее рук. Он никак не мог поверить, что в его жизнь вошла такая красивая женщина, и совершенно не полагался на свою удачу. Он часами слушал Сабиха, хотя был околдован смущенными робкими улыбками своей возлюбленной, которые делали похожим ее лицо на розу в каплях воды.

Мюмтазу казалось, что Сабих являет собой хвост страшного сказочного многоголового существа, которое газеты именуют общественным мнением. Он — человек, который сознает, что живет газетными событиями. Он радовался всякий раз, когда полагал, что находится в самой их пучине, как скала, омываемая волнами. Сабиху совершенно не требовалось иметь собственные мысли — ведь на все случаи жизни были газеты. Газеты любого рода, они служили для него и океаном, и компасом, и кораблем, и его капитаном. Вот и казалось, будто его, Сабиха, каждый раз заново напечатали в тот же день, вместе со свежей газетой, хотя и его характер обладал некоторыми личными особенностями. Правда, по мере того, как он вел разговор, количество тем увеличивалось, а воспоминания углублялись, и к концу разговора создавалось впечатление, что даже и у этого человека пара-тройка собственных мыслей имеется. Тем вечером так и произошло. Вначале он сделался демократом; позже — пламенным революционером. После того заговорил о бесконечной любви к человечеству. А напоследок — о важности порядка с дисциплиной.

На счастье, Адиле-ханым оказалась на месте. Срочно потребовалось кое-что принести со двора. Cлужанка, как назло, отпросилась, а привратник был болен.

Во время этого разговора отвечавший сладкой задумчивостью Мюмтаз исподволь задавался вопросом, каким образом Адиле-ханым собирается испортить радостное настроение Нуран, что она ей скажет, какой потаенный уголок прошлого раскроет, — короче говоря, какие препятствия создаст для их любви. Несмотря на хороший прием, он знал, что Адиле не любит Нуран, по крайней мере, невзлюбила ее после того, как они стали друзьями, когда ехали на том пароходе на Острова. Несколько дней спустя после той случайной встречи в кофейне, куда они зашли по настоянию Сабиха, Адиле сказала про Нуран: «Ты представить себе не можешь, Мюмтаз, какая она бесчувственная женщина. Бесчувственная и жестокая…»

В то время Адиле-ханым уже давно и хорошо знала, каким открытым миру человеком была Нуран и сколь непобедима потребность ее сердца восставать против принуждений. Поэтому, когда Нуран сделала вид, что не замечает одностороннего натиска и попыталась сменить тему разговора, Адиле теперь предстояло понять, как нарушить покой этой женщины, которая думала об окружающих только хорошее, и только это занимало ее.

Адиле-ханым не заставила Мюмтаза долго ждать. На волне возросшей уже после второй рюмки искренности она прежде похвалила красоту Нуран, потом рассказала о том, какие машина и меха у одной из ее подружек юности, и о том, какие у тех в доме устраивают званые обеды. Наконец, чуть не лопаясь от нежности, она высказала Нуран и свои пожелания. Она пожелала ей одно за другим иметь все то, что Мюмтаз бы не смог дать никогда и что появляется из безвестного источника, зовущегося судьбой: роскошные меха, бриллианты, рубины, самые дорогие автомобили проплыли перед испуганными таким рогом изобилия глазами молодой женщины, — а в завершение Адиле-ханым произнесла: