Сигрид Унсет - Кристин, дочь Лавранса

Кристин уронила шитье на колени. Все, что пережили она и Эрленд… дурное и хорошее… Воспоминания потоком нахлынули на нее. О, как мало ведал этот мальчик о том, что он отвергал! Со всей его молодецкой удалью, кулачными боями, сумасбродствами и игрой в любовь он все-таки был не более как невинное дитя.

Ноккве увидел слезы, навернувшиеся на глаза матери, и закричал:

– Quid mihi et tibi est, mulier? [143]

Кристин вздрогнула, и тогда сын промолвил в сильнейшем волнении:

– Бог, верно, произнес такие слова вовсе не для того, чтобы унизить свою Мать… Но когда она вознамерилась дать ему совет, он сказал ей, чистейшей и беспорочной жемчужине, что сам знает, как ему следует использовать ту силу, что была дана ему от его Отца Небесного, а не от его Матери во плоти…

Матушка, вы не советчица мне в этом деле… Вы не смеете…

Кристин уронила голову на грудь.

Немного погодя Ноккве проговорил очень тихо:

– Или вы забыли, матушка, как прогнали меня прочь от себя… – Он помолчал, словно опасаясь, что голос изменит ему, но затем продолжал: – Я хотел преклонить колени около вас, у смертного ложа отца моего… Но вы попросили меня уйти прочь… Неужто вы не понимаете, что сердце сжимается у меня в груди всякий раз, как я вспоминаю об этом?

Кристин почти беззвучно прошептала:

– Не оттого ли ты был столь… суров со мною все эти годы, с той поры, как я овдовела?

Сын молчал.

– Я начинаю понимать… Ты не простил мне этого, Ноккве.

Ноккве отвел взор.

– Временами… я все же прощал… – сказал он слабым голосом.

– Не так уж часто это было… Ноккве, Ноккве! – воскликнула он горестно. – Неужто ты думаешь, что я люблю Бьёргюльфа меньше, чем ты… Я ведь мать ему… Я ведь мать вам обоим. Жестокосерден был ты, постоянно закрывая дверь между мною и им!..

Бледное лицо Ноккве побелело еще больше.

– Да, мать, я закрывал перед тобою дверь… Жестокосерден, говоришь ты… Помилуй тебя Бог, ты не знаешь… – Голос юноши опустился до шепота, словно силы его иссякли: – Я полагал, что тебе не следует… Тебя-то мы должны были пощадить…

Он круто повернулся, подошел к двери, отодвинул засов, но продолжал стоять там спиною к Кристин. Тогда она тихо окликнула его по имени. Он вернулся, подошел к матери и остановился перед нею, понурив голову:

– Матушка… я отлично понимаю, что все это… нелегко… вам.

Она положила руки к нему на плечи. Он отвел лицо от ее взора, но наклонился и поцеловал ее руку у запястья. Кристин вспомнила: то же самое сделал когда-то его отец… Только она не могла припомнить когда…

Она погладила его плечи; тогда он поднял руку и потрепал ее по щеке. Потом они сели и посидели так немного в молчании.

– Матушка, – спокойно и тихо сказал Ноккве спустя некоторое время, – на вас ли еще крест, который вам остался от моего брата Орма?

– Да, – отвечала Кристин, – но Орм велел просить меня, чтобы я никогда не расставалась с этим крестом.

– Я думаю, если бы Орм узнал об этом, то согласился бы, чтобы я получил этот крест после него. Я ведь теперь, так же как и он, буду человеком без роду и племени…

Кристин достала из-под рубашки маленький серебряный крест. Ноккве принял его; крест был еще теплый от материнской груди. Ноккве благоговейно облобызал ковчежец посреди креста, замкнул тяжелую цепь у себя на шее и спрятал крест под одежду.

– Помнишь ли ты своего брата Орма? – спросила мать.

– Не знаю. Подчас мне кажется, что да… Но может, это просто оттого, что вы так много рассказывали о нем, когда я был ребенком…

Ноккве еще немного посидел рядом с матерью. Потом встал:

– Покойной ночи, матушка!

– Храни тебя Бог, Ноккве, спи спокойно!

Он ушел. Кристин сложила неоконченную брачную одежду Ивара и принадлежности для шитья и загасила огонь в очаге.

– Храни тебя Бог, храни тебя Бог, мой Ноккве!..

Она задула свечу и вышла из ткацкой.

Спустя некоторое время Кристин повстречалась с Турдис в одной из усадеб прихода. Хозяева усадьбы занемогли и не успели убрать сено. Тогда братья и сестры гильдии Святого Улава пришли, чтобы помочь им управиться с работами.

Вечером Кристин немного прошлась с девушкой. Она шла неторопливой походкой пожилой женщины, болтая о том о сем, и исподволь так повернула беседу, что Турдис сама рассказала матери Ноккве обо всем, что было между нею и юношей.

Да, она встречалась с Ноккве у них дома, на выгоне. А минувшим летом, когда она жила на горном пастбище, он много раз бывал у нее по ночам. Однако он никогда не пытался вести себя с нею чересчур вольно. Вообще-то она хорошо знает, что говорят в народе о Ноккве, но ее он ни разу не оскорбил – ни словом, ни делом. Несколько раз он лежал с нею рядом на постели, поверх мехового одеяла, и они разговаривали. Как-то она спросила, намерен ли он посвататься к ней. И он ответил, что не может этого сделать, так как обещал отдать себя в услужение Деве Марии. То же самое сказал он ей и той весной, когда им довелось однажды побеседовать. И потому она не стала больше противиться воле отца и деда.