Сигрид Унсет: Кристин, дочь Лавранса

И вот однажды Лавранс сказал Рагнфрид, что в этом году ему хочется взять Кристин с собою в Скуг – надо же ей увидеть ту усадьбу, где она родилась и которая была домом ее предков, тем более если она, может статься, скоро уйдет из их владения. Рагнфрид согласилась с желанием мужа, находя его вполне понятным, но, конечно, ей было страшно отпускать маленького ребенка в такую дальнюю дорогу; сама же она не могла ехать с ними.

После того как Кристин увидела горную деву, она первое время так боялась, что все больше сидела дома около матери; ей было даже жутко смотреть на тех людей, которые были вместе с нею в тот день в горах и знали, что там с нею случилось. Она радовалась, что отец запретил людям упоминать о видении.

Но время шло, и Кристин начала думать, что не так уж плохо и поговорить об этом. В глубине души девочка уже рассказывала кому-то про все это, кому – она сама не знала, но самое странное было то, что чем дальше шло время, тем яснее, как ей казалось, было воспоминание и тем ярче и ярче вспоминалась Кристин та красавица… И всего удивительнее было, что всякий раз, как Кристин думала о горной деве, ею овладевало горячее желание ехать в Скуг, и она все больше и больше боялась, что отец не возьмет ее с собою.

Наконец однажды поутру она проснулась на чердаке стабюра и увидела, что старая Гюнхильд и мать сидят на пороге и перебирают отцовские связки беличьих шкурок. Гюнхильд была вдова, ходившая из усадьбы в усадьбу и подбивавшая мехом плащи, шубы и тому подобное. И Кристин поняла из их разговоров, что на этот раз у нее самой будет новая шубка, подбитая беличьим мехом и отделанная куницей. И, догадавшись, что она едет с отцом, девочка подскочила в кровати и стала кричать от радости.

Мать подошла к Кристин и погладила ее по щеке:

– Неужели ты радуешься, доченька, что уедешь так далеко от меня?

Рагнфрид повторила эти же слова в утро отъезда. Они поднялись на рассвете; на дворе было еще темно, и между строениями стоял густой туман, когда Кристин выглянула из двери, чтобы посмотреть на погоду – вокруг фонарей и перед открытыми дверьми ходили как будто волны серого дыма. Кто-то бегал взад и вперед от конюшен к сараям, женщины таскали из поварни дымящиеся котлы с кашей и корыта с вареным мясом и свиной грудинкой – надо было сытно и плотно поесть перед тем, как пускаться в дорогу по утреннему холоду.

В доме затягивали ремнями мехи с дорожным скарбом и снова развязывали их и укладывали забытые вещи. Рагнфрид еще раз повторила мужу все свои поручения, напомнила обо всех родных и знакомых, мимо которых придется ехать, – не забыть бы передать поклон такому-то и спросить, как поживает такой-то.

Кристин бегала взад и вперед, уже который раз прощаясь со всеми в доме, и не могла спокойно усидеть на месте.

– Неужели ты радуешься, Кристин, что уезжаешь от меня так далеко и так надолго? – спросила мать.

Кристин стало тяжело и неприятно, и ей хотелось бы, чтобы мать не говорила таких слов. Но она ответила как могла лучше:

– Нет, милая матушка, но я рада, что поеду вместе с отцом!

– Да, пожалуй, что так! – сказала Рагнфрид со вздохом. Потом поцеловала девочку и оправила на ней платье.

И вот наконец все сидят в седлах, весь поезд; Кристин едет на Мурвине, который раньше был верховой лошадью ее отца, – это старый, умный и надежный конь. Рагнфрид подала серебряный кубок мужу, чтобы он еще раз подкрепился на дорогу, потом положила руку на колено дочери и попросила ее не забывать материнских наставлений.

Всадники выехали со двора в сером свете раннего утра. Белый как молоко туман окутывал все кругом. Но через некоторое время он стал легче, и сквозь пелену начало пробиваться солнце. И в белой дымке виднелись росистые луга, поросшие новой зеленой травкой после покоса, и блеклое жнивье, и желтые деревья, и рябины с проблескивавшими красными ягодами. Горные скалы, синея, уходили ввысь, в клубы тумана; и вот пелена разорвалась и поплыла хлопьями между купами деревьев по лесистым склонам; путники стали спускаться в долину, озаренные яркими солнечными лучами. Кристин ехала впереди всех рядом с отцом.

Они приехали в Хамар темным и дождливым вечером. Кристин сидела в седле впереди отца; она до того устала, что все сливалось у нее перед глазами – озеро, слабо поблескивающее направо от дороги, темные деревья, с которых на путников капала вода, когда они проезжали под ними, и черные, расплывчатые очертания кучек домов на бесцветных мокрых полях вдоль дороги.