Нгуен Хонг - Избранное

Руки их встретились в крепком рукопожатии. В глазах дядюшки Ти, прятавшихся под нависшими бровями, затеплились огоньки:

— Ладно, собери поскорей кое-что из одежды, и пойдем. Связной не должен нас ждать.

— Вы уходите вместе со мной?

— Да. Только мне нужно в другое место.

— И с семьей расстаетесь?

— Иначе нельзя.

Серп луны, узкий, как лист орхидеи, — месяц был на исходе [42] Речь идет о традиционном календаре, где месяцы отсчитываются по лунным фазам. , — покосился в небе. Мутноватый свет его переливался за окном в темно-зеленых кронах ареков. Минь поднял глаза и сразу встретился взглядом с Ти. Он уставился на соседа, разглядывая круглое его лицо, низкий лоб, темный от щетины подбородок. Простоватое лицо его, серевшее в темноте, не вызывало никаких подозрений. Тщательно взвесив все, Минь понял: не верить соседу нет никаких оснований. Да и сам он здесь не замешан ни в чем; какой смысл его провоцировать? А если тайной полиции понадобилось схватить его, почему бы им не задержать его днем прямо в полицейском управлении, не утруждая себя в такую холодную промозглую ночь ради пустячного дела, не требующего особой секретности? Но он вдруг встревожился за Ти. Сосед-то недавно в подполье, откуда ему знать приемы и хитрости конспирации? Что, если он, сам того не ведая, «раскрылся». И «ищейки» теперь дожидаются, пока он отведет Миня к связному, чтобы выследить, разнюхать все до конца? Бывало ведь и не такое…

Мысли его пришли в смятение. Потом им стала овладевать апатия. «Не стоит ли, — думал он, — отказаться?.. С тех пор как я вернулся сюда из предгорий, меня по два раза на неделе треплет лихорадка. Где же взять силы, чтоб снова жить и работать в подполье?! Зачем выходить на связь с ячейкой ни на что не пригодному больному человеку? Нет, лучше останусь здесь. Снова начнутся аресты?! Что ж, пусть начнутся. Может, пересижу их тут потихоньку… Легко сказать — «пойдем». А куда? Разве возможно работать под носом у шпиков, когда бьешься в ячеях чудовищной сети, накрывшей всю землю, каждый заброшенный уголок, каждую речку?!»

Усталость сковала его. Он вспоминал, как в такие же вот холода мрак и уныние ссыльных поселений точат душу безысходной тоской, как ужас и теснота тюремных камер разъедают рассудок. Вспоминал мучительные, нечеловеческие пытки, после которых мало кому удавалось выжить: горсточку пресного риса; болезни, раздирающие в кровь нутро; ноги, забитые в колодки, и руки, скованные кандалами. Да, попавшего туда ждет только смерть…

Минь нахмурился вдруг:

— А может, нам лучше…

Но вздрогнул и замотал головой, отгоняя докучные мысли. Он увидел воочию «шерстяного» Хао — косые, полные откровенного презрения взгляды, встречавшие Хао, когда тот, низко кланяясь, входил к полицейским в приемную. Он вспомнил роскошные особняки Дыка и Тхая, их огромные шелковые магазины, где над засветло еще запиравшимися дверями ярко вспыхивали лампочки в коконах шелковых абажуров. Всякий раз он видел у этих дверей женщин с детьми, просивших подаяния, и калек в лохмотьях. Их отгоняли прочь пинками и бранью…

Нет! Он не сдастся! Не станет торговать собой! Не будет прятаться и молчать! Не сможет, не пожелает стоять в стороне. Он должен бороться!

Стиснув губы, он старался обуздать разыгравшееся воображение.

Ти встал с кровати. Под мышкой он держал маленький сверток.

— Товарищ Минь, — поторопил он, — давай-ка твои вещи. Я уложу их, и пойдем. Мы на рассвете должны быть в условленном месте. Ночью в такую холодину шпики спят небось без задних ног и носа из-под одеял не высунут. А если кто и увяжется за нами, выйдем за деревушкой Ле на дамбу и запросто собьем со следа.

Минь, словно во сне, встал, взял майку и брюки, протянул их Ти, а сам стал натягивать пиджачный костюм, потом нашарил стоявшие у кровати башмаки. Ветер с улицы ворвался в дверь. Чувствуя, как стужа пробрала его до костей, он ткнул пальцем в одеяло:

— Может, захватим? Сгодится не мне, так вам…

— Ладно, — засмеялся Ти, — как-нибудь обойдемся. У товарищей припасены циновки и солома, от холода не умрем. А идти нам лучше налегке.

Они вышли, стараясь не шуметь. Минь легонько прикрыл дверь. Створки ее сошлись неплотно, и он наклонился, пытаясь их приподнять. Ти поманил его рукой. Он оставил свои старания и зашагал прочь, поднимая на ходу воротник.

Дрожа от холода, он глянул в глаза Ти и спросил:

— Выходит, расстаетесь с семьей?

Ти улыбнулся; правда, улыбка на этот раз вышла какая-то каменная: