Алексей Будищев - С гор вода

Все это в свое время слышал Глебушка, все эти легенды и сказы про Черную тонь, и теперь припоминал, покачиваясь в фаэтоне и будто прислушиваясь к сладкоголосой песне, звучавшей кругом в мягком сумраке.

«Хорошо, все хорошо здесь», — думалось ему, трогая и умиляя сердце.

Фыркнула пристяжная, учуяв жилье и воду. Парфен ткнул перед собой кнутовищем и сказал:

— Вот она, Черная тонь! Триста рублей в год брал Борисов за нее с прежнего арендателя. Тоже нужно выработать с этакого клинушка!

Мягким, изжелта-синеватым дымком подергивалось все вокруг. Встал месяц, точно сказал заклятия и обволок все сказкою. Острыми зигзагами метнулся ночник, проныра, смятенная душа.

Глебушка опять постучал в ворота и побрякал железным кольцом у припертой калитки. Со двора хрипло и лениво тявкнула собака. Тоненько заблеяла коза. И опять все смолкло.

— Должно быть, нет никого дома, — сказал Глебушка Парфену, теряясь и не зная, что ему делать, сразу же остро ощущая беспомощность.

— А вы постучитесь в окошко избы, может спят, — посоветовал с козел Парфен, — нет? Не спят, — сейчас же выговорил он с живостью, — вон сквозь плетень подсматривает за нами кто-то? Ну, будет тебе кобениться-то, отворяй, что ли, калитку! — крикнул он грубо.

За плетнем кто-то кашлянул. Послышались шаги.

— Колдуны всегда так глянец наводят, — сказал Парфен Глебушке. — Всегда им нужно покобениться и поломаться. Вкуснее это им сахара!

Брякнуло железное кольцо, и из калитки вышел высокий бородатый мужик в широких синих шароварах, в кумачовой рубахе, заправленной в штаны, и босой.

«Где я его видел? Когда?» — сразу же о чем-то неясно припомнилось Глебушке.

— Кто вы такие будете? — спросил бородатый смело и открыто.

— Это барина Якова Петровича Любавина сынок, Глеб Яковлевич, — опередил Глебушку Парфен.

— А я Никодим Зыков, — ответил бородатый горделиво. — Отец у меня, как и у всех, — солнце живое. Если вам нужно величать меня, зовите Никодимом Солнцевичем.

— А ты глянца не наводи! — крикнул Парфен сердито. — Довольно, видели твоего лоска! Говори просто: сколько берешь за свое колдовство и когда можешь поворожить?

— Да? — насмешливо переспросил Никодим.

— Два! Полтора! — передразнил его Парфен.

— Ну вертай, когда так, оглоблями назад! Живо! — совсем высокомерно скомандовал Никодим с решительным жестом.

Чтобы прекратить начинавшуюся перебранку, вмешался Глебушка.

— Зачем вы ссоритесь? Ну зачем вы ссоритесь? — закричал он, краснея, обращаясь то к одному, то к другому. — Вы нам нужны, вы нам очень нужны, — повернулся он уже к Никодиму, — дело в том, что у нас пропали три хороших лошади, у Любавина, Якова Петровича, пропали, у моего отца, из табуна. И нам говорили, что вы хорошо гадаете о пропавших лошадях. И вот мы решили приехать к вам.

— Я гадаю? — удивленно переспросил Никодим.

— Да, вы! — сказал Глебушка. «На кого он похож? — опять пришло ему на мысль надоедливо. — На Дмитрия Донского, — вдруг вспомнилось ему, — на старых пятирублевках я его видел вот такого точно!»

— Я гадаю? — еще раз переспросил Никодим и, степенно рассмеявшись, добавил: — Отродясь этим не занимался!

— Как же так? — растерянно произнес Глебушка.

— Вот это так музыка! — воскликнул и Парфен. — Чего же мы хвосты-то лошадям мяли!

Никодим стоял высокий, строгий и степенный и точно любовался их замешательством.

— Отродясь я этим не занимался, — снова проговорил он с достоинством и после долгой паузы добавил: — Ориша у меня, действительно, балует когда этим делом, да и то нужно ее поспрошать, согласится ли еще она.

Он неторопливо исчез в калитке.

— Опять колдуньи выверты и жохи-мохи, чтоб цену себе набить, — насмешливым шепотом сообщил Парфен Глебушке.

Распахиваясь, заскрипели ворота.

— Пожалте во двор, — сказал Никодим, точно бы недовольным тоном. — Ориша согласна погадать вам. Просит только повременить часика два.

Когда Парфен отпрягал встряхивавшихся после дороги лошадей, откуда-то из сумрака вынырнул и еще человек, низенький и шершавый, весь в глубоких морщинах, но как будто и не старый, с подстриженной вровень со щеками и подбородком бородою. Безмолвно он стал помогать Парфену, беспрестанно взглядывая на него маленькими, беспокойными, пронырливыми глазками и словно желая заговорить с ним, но когда Парфен спросил его, хорош ли здесь водопой, в ответ тот промычал что-то невнятное.

— Ты с ним разговаривать и не пробуй, — сказал Никодим Парфену.