Ян Неруда - Стихотворения. Рассказы Малостранские повести Очерки и статьи

На окне стоит корзинка с шитьем, а на стуле лежит тонкое белье. Рядом моток красных ниток. Девица, очевидно, начала метить белье или, по крайней мере, собралась делать это. На столике, который ходит ходуном при каждом ее движении, стоит чернильница и лежит раскрытый альбом с записями на память. Перед девицей разложена старая газета, на ней чистый лист бумаги, а на подоконнике, под рукой, — раскрытая тетрадь с немецкими стихами. Девица, видимо, намерена переписать какой-то стишок, но перо у нее что-то капризничает, она пробует его на старой газете и всячески приводит в порядок, о чем свидетельствуют ее измазаные чернилами губы.

Мать поднимает голову и, поглядев на дочь, качает головой.

— И охота тебе заниматься этим? А?

— А вот буду!

— Ты была в кухне, Матильда, когда утром Лоукота смотрел на наше окно? Это у него каждый день, как утренняя молитва.

— Какое мне до него дело, пусть глядит! — пронзительным голосом отвечает Матильда.

— Ну, поверь, я бы его предпочла тому обер-лейтенанту.

— А я нет.

— Он помоложе и достойный человек, мы знаем его уже не первый год. И денег у него немало накоплено.

— Ах, маменька, ты такая скучная!

— А ты дура!

— Что же это я — тряпка? Что ты вечно за меня цепляешься? Позволь мне все-таки поступать, как я хочу.

— Позволю, позволю, ты меня выведешь из себя! — сказала мать и, отложив шитье, ушла в кухню.

Девице, видимо, тоже не хотелось расстраиваться. Она спокойно положила перед собой тетрадку со стихами, еще раз обмакнула перо и начала списывать стихи, старательно выводя букву за буквой. Дело шло медленно и давалось не без труда. Наконец первая строчка была готова, после порядочной паузы — вторая и третья, а после получасовых усилий на бумаге красовался весь куплет:

Четверостишье было написано готическим шрифтом, многозначительная последняя строчка — латинским. Матильда с удовлетворением созерцала это поэтическое произведение, дважды прочитала его вслух, с особой выразительностью повторив прекрасную заключительную строку. Потом она стала подписывать свое имя, изобразив букву «М» половину «а», но тут на пере иссякли чернила. Девица снова обмакнула перо, опустила его на бумагу… и посадила возле «а» громадную кляксу. Быстро схватив листок, она единым махом слизнула ее.

Клякса явно не смутила Матильду, и было ясно, что из-за этого она не станет снова переписывать стишок. Держа листок в руках, она ждала, пока чернила просохнут. В этот момент из кухни торопливо вошла мать.

— К нам идут Бауэровы, а ты еще не одета. Скорей надень что-нибудь.

— Чего еще надо этим сычихам? — сердито сказала дочь и спрятала листок в бювар. Она встала и подошла к постели, где лежала белая домашняя кофточка. Мать тем временем быстро собрала грубое солдатское полотно и бросила его в соседнюю комнату. «Валинка, не вставай, к нам идут!» — сказала она лежавшей там дочери и снова закрыла дверь.

В кухне уже слышались женские голоса. Матильда кинулась на свое место и взяла в руки моток красных ниток, ее мамаша тоже устремилась к окну и стала рыться в шкатулке для шитья.

Раздался стук.

— Кто там? — спросила хозяйка.

Появились две женщины, делавшие вид, что они стесняются войти.

— Ах, пани Бауэрова! Матильда, посмотри, кто к нам пришел!

— Ах, ах, какая радость! — воскликнула добрейшая Матильда и радостно захлопала в ладоши. — Хороша же ты, Мария, так долго не показываешься!

И она пылко обняла младшую гостью.

— Мы только на минуточку, фрау фон Эбер, — сказала старшая. — Мы идем наверх, к дядюшке-канонику, а Мария пристала ко мне — хочу повидать Матильду. А почему вы к нам не заглядываете? Вот и выходит, что мы у вас чаще бываем, чем вы у нас. Но сегодня мы в самом деле только зашли по дороге. Еще придем невпопад, говорю я Марии, сегодня ведь понедельник, стирка.

— Ах, что вы! — возразила хозяйка. — Что ж из того, что в кухне стирают? Посидите у нас. Вон девочек все равно не оторвешь друг от друга, так обрадовались встрече. Смотри не задуши ее, Матильда!

Она усадила дам у окна. Старшей гостье было лет пятьдесят, младшей лет тридцать, обе были очень элегантно одеты. Сухое, как у матери, лицо Марии носило отпечаток крайней усталости, которой не могла скрыть даже притворная улыбка, несколько оживлявшая ее лицо. Колючий взгляд с любопытством перебегал с предмета на предмет.