Ты знаешь, какое вино ты пьешь?
В его прошлогоднем накопленном зное
Играет горячее солнце родное,
Ну, чокнемся, выпьем! Напиток хорош!»
Отпил, и скривились презрительно губы:
«Да разве вино это? Хуже, чем квас!
Что доброе вырастет разве у нас?
Кислятина! Сводит оскомина зубы.
Я сам из Бургундии лозы привез {26} , —
Ворчит, негодуя, король возмущенный, —
И что же? На чешской земле хваленой
Полынь получилась из лучших лоз!
Уверен, сбирать будешь терпкий терновник,
Хоть сладкие персики здесь посади.
Не веришь, смеешься! Того и гляди,
Что розы — и те превратятся в шиповник.
Какая земля, таков и народ!
Ведь даже святые, собравшись конклавом,
Не справятся с чешским упрямым нравом,
Такой народ и святых изобьет.
Как с этим вином, так со всеми делами:
Задумаю новое, только начну —
Идет не туда, куда я потяну.
Не знаю, что делать. Беда мне с вами!»
Но все-таки чашу пригубил опять
И смотрит на друга в притворной злобе
Глазами добрыми исподлобья.
А Бушек, чтоб времени зря не терять,
Не тратя слов на беседу такую,
Раздувши щеки, глоток за глотком,
По нёбу прищелкивая языком,
Родное вино, попивает, смакуя.
«Да, просто беда!» — повторил король
И все-таки чашу пригубил снова,
Как будто бы ждал он ответного слова.
К пажу обернулся: «Ослеп ты, что ль?
Не видишь, что чаша стоит пустая?
Иль хочешь жаждой меня уморить?
Иль лень тебе солнечной влаги налить?
Налей, да полнее, до самого края!
Пей, Бушек, до дна и хмуриться брось!
Послушай, что мудрый король тебе скажет:
На вкус я разборчив, придирчив даже,
И все же вино мне по вкусу пришлось.
Распробовать нужно, друг Бушек, сначала,
Ведь это особое, видно, вино,
Сперва горьковато немного оно.
Мне кажется, нам оно нравиться стало».
«Вот видишь, король, так и чешский народ! —
Промолвил вдруг Бушек. — Народ наш с большою,
Немного суровой, особой душою,
Особой своей красотою цветет.
Привыкнув, его ты полюбишь тоже,
Приблизься только к народу тому —
Навек, словно к чаше, прильнешь ты к нему
И душу свою оторвать уж не сможешь!»
Романс о весне 1848 года
Перевод М. Павловой
Завесу сбросил век — и мир воскрес!
Где племя старое, седое?
Гей, оглянись — все новое окрест.
Весеннее и молодое!
И песню чудную запел простор,
И стройно отозвалось эхо гор,
Запело все — долины и поля,
Запела вся широкая земля,
И мы запели: «Вольность! Вольность!»
И стали вдохновеннее черты,
И взор от слез — лучистей и светлее,
И мышцы превратились вдруг в цветы,
И каждый стал прекрасней и добрее!
Для нас слились в одно и ночь и день,
День грезой стал, сияньем — ночи тень,
Мы волновались, верили всему,
Смеялись — и не знали почему!
Ах, первые любви приметы!
Как на пиру, шумел и пел народ,
Друг другу руки жали люди,
И шло людское воинство вперед
Под грохот роковых орудий.
Где шляпа — там перо, где пояс — нож.
Беги, тиран, иль мертвым упадешь!
Да сгинут те, кто храбрых осмеял,
Ведь каждый бы в бою бесстрашно пал
За мир и счастье всех народов!
Сверкало все вокруг — и лес и дол,
И юный день, не знающий заката,
Надел нарядный голубой камзол,
В узорах жемчуга и злата.
Весь край сверкал, как будто бальный зал,
Из-под земли веселый марш звучал,
Нас сам господь на танец пригласил
И радостно народ благословил:
«Ну наконец людьми вы стали!»
Итальянский романс
Перевод М. Павловой
{27}
Басси, капуцин-республиканец,
Был австрийской стражей ночью схвачен,
И сегодня, по решенью Рима,
На заре расстрел ему назначен.
Вывели. Вокруг каре сомкнулось.
Поп-палач стянул веревку туго,
Острым камнем шею расцарапал,
Но не вырвал жалобы у Уго.
«А теперь ступай, — сказал убийца, —
Жалуйся у божьего порога
Только вряд ли бог тебя узнает, —
Да и вряд ли ты увидишь бога!»
Щелкнули затворы. Вздрогнул Уго,
Выпрямился гордо: «Эй, предатель,
Ты небось мечтаешь, жалкий ворон,
О святой небесной благодати?
Врешь, палач, — Христос меня узнает,
Я увижу бога — ведь у трона
Он собрал героев, и над ними,
Полыхают красные знамена».
Гельголандский романс
Перевод М. Зенкевича
Борется судно с бурей свирепой,
Иоган фонарь у скалы подвесил:
«Пускай разобьется в щепы!»
Читать дальше