Фрэнк Норрис - Спрут

— Неужто, — пробормотал он, — они сегодня работают в четвертом секторе?

И наконец довольно хмыкнул: «Ага!» Далеко на юге, над самым горизонтом, ему удалось обнаружить в бледном небе темное пятнышко, — несомненно, это был комбайн.

Туда Берман и направил свою лошадь. Ему пришлось ехать не меньше часа по кочкам и хрустящей стерне, пока он не добрался до места. Оказалось, однако, что уборочная машина стоит без дела. Батраки, которым надлежало зашивать мешки вместе с рабочим, управлявшим жаткой, растянулись в тени машины, а механик и сортировщик зерна возились с какой-то ее частью.

— В чем дело, Билли? — спросил Берман, придерживая лошадь.

Механик обернулся:

— Больно уж колос тяжелый. Мы решили увеличить скорость барабана, поставить шестерню поменьше.

Берман одобрительно кивнул, потом осведомился:

— А как вообще идет работа?

— Собираем в этих местах от двадцати пяти до тридцати мешков с акра. Я полагаю, возражений нет.

— Никаких, Билли, никаких!

Один из рабочих, прохлаждавшихся в тени, вставил:

— Последние полчаса мы делали по три мешка в минуту.

— Хорошо, очень даже хорошо!

Что там хорошо: подобный урожай — колосок к колоску, — в кои веки бывает, и во всем этом секторе необозримого ранчо выросла такая же замечательная пшеница. Никогда еще земля Лос-Муэртос не бывала столь щедрой, год столь удачным. Берман удовлетворенно вздохнул. Ему было доподлинно известно, как велика его доля в землях, захваченных недавно корпорацией, которой он служил верой и правдой; сколько тысяч бушелей пшеницы из этого чудесного урожая будет принадлежать ему. Все эти годы неразберихи, пререканий, прямой вражды и, наконец, настоящих боевых действий он терпеливо ждал, уверенный в конечном успехе. И вот наконец дело завершено; его труды не пропали даром, скоро он займет место, о котором так долго мечтал, которого домогался, — станет хозяином огромных земельных угодий, пшеничным королем.

Сменив шестеренку, механик позвал рабочих, и те заняли свои места. Один из них энергично зашуровал в топке, рабочие, зашивавшие мешки, вернулись на платформу и надели предохранительные очки для защиты глаз от мякины. Механик и рабочий, управляющий жаткой, взялись за рычаги.

Комбайн, пыхнув клубами черного дыма, зашипел, залязгал стальными частями и, сотрясаясь всем корпусом, двинулся вперед. Сразу же задвигались все его части: ножи жатки, захватывающие тридцатишестифутовую полосу пшеницы, заскрежетали, приводные ремни плавно, как медленно струящийся поток, продвигались вперед, сортировочный аппарат жужжал, ворошилка дребезжала и грохотала; цилиндры, шнеки, веялки, сеялки и элеваторы, соломорезки и грохоты постукивали, погромыхивали, гудели и бряцали. Пар, вырываясь, свистел и шипел, земля глухо отзывалась, лязгающие ножи жатки захватывали и срезали миллионы стеблей пшеницы, шуршавших, как сухой тростник под натиском урагана, подхваченные транспортером, они исчезали затем в ненасытном чреве пожирающего их зверя.

Иначе как зверем и не назовешь. Страшное чудовище насыщалось, вгрызаясь железными зубами в гущу спелой пшеницы, и даже весь урожай, казалось, не способен был утолить его ненасытный аппетит. Рыкающее, пускающее слюни чудище, барахтающееся в клубах теплого пара и едкого дыма, окутанное непроглядным облаком колкой мякины, оно медленно двигалось по брюхо в пшенице, — то ли гиппопотам, увязший в речном иле, пожирающий тростник, с фырчанием прущий напролом, то ли динозавр, продирающийся сквозь густую, нагретую солнцем траву, застревая в ней, припадая к земле, не переставая перемалывать чудовищными челюстями все, что попадется на пути, так что его необъятное брюхо раздувалось больше и больше, — прожорливый, жадный, не знающий меры.

Довольный Берман взобрался на платформу, где зашивали мешки, и, поручив одному из рабочих свою лошадь, занял его место. Комбайн сотрясался, его швыряло из стороны в сторону, и Берман трясся вместе с ним, так что у него стучали зубы. Он тотчас оглох от тысячи разнообразных звуков: лязга железа, скрипа приводных ремней, потрескивания деревянных частей, а мельчайшая мякинная пыль набивалась ему в волосы, уши, глаза и рот.

Прямо перед ним шел желоб, по которому обмолоченное зерно текло в подставленный мешок, — неиссякаемая струя пшеницы, провеянной, чистой, готовой к помолу.

Зрелище текущего зерна доставляло Берману неизъяснимое наслаждение. Оно лилось, ни на секунду не прерываясь, напористо и быстро, за полминуты, а то и за двадцать секунд наполняя мешок. Мешки быстро зашивали и сваливали на землю, где их позднее подберут, сложат на подводы и свезут на железнодорожную станцию.