Марсель Пруст - Под сенью дев, увенчанных цветами

— Ох, только не в это кресло, если позволите! Для двоих оно слишком мало, а для меня одной велико, мне будет неловко.

— Ваши слова мне напомнили о таком же кресле, которое у меня было долгое время, но в конце концов мне пришлось от него избавиться, потому что его подарила моей матери несчастная герцогиня де Прален. Мама совсем не была гордячкой, но у нее были понятия из прежних времен, а я это уже не вполне понимала; поначалу она не хотела, чтобы ее представляли госпоже де Прален, которая на самом-то деле была просто мадемуазель Себастиани [200] …представляли госпоже де Прален, которая на самом-то деле была просто мадемуазель Себастиани… — Дочь генерала Себастиани вышла замуж в 1824 г. за герцога де Шуазель-Пралена и родила ему десять детей, затем он ее бросил. В 1847 г. герцогиня была найдена убитой. Герцог был арестован и отравился. , а та, поскольку всё же была герцогиней, считала, что ей не подобает, чтобы представляли ее. На самом деле, — добавила г-жа де Вильпаризи, забыв, что не понимает таких тонкостей, — чтобы иметь право на такие притязания, нужно было быть по меньшей мере госпожой де Шуазель. Шуазели — самого знатного рода, они происходят от сестры короля Людовика Толстого [201] Людовик VI Толстый (1081–1137) — король Франции (1108–1137), пятый из династии Капетингов. и были истинными властителями Бассиньи. Допускаю, что родство у нас более блестящее и славы больше, но древностью рода они почти нам не уступают. Это местничество породило много забавных недоразумений; например, как-то раз обед был подан на час с лишним позже, и всё это время ушло на то, чтобы уговорить одну из дам согласиться, чтобы ее представили другой. Несмотря на всё это, они потом очень подружились, и госпожа де Прален подарила матери кресло наподобие этого, в которое никто не хотел садиться, вот как вы. В один прекрасный день мама слышит, что во двор особняка въезжает карета. Они спрашивает мальчика-слугу, кто приехал. «Госпожа герцогиня де Ларошфуко, ваше сиятельство». — «Прекрасно, я ее приму». Проходит четверть часа — никого. «Что же госпожа герцогиня де Ларошфуко? Где она?» — «На лестнице, ваше сиятельство, дух переводит», — отвечает мальчонка, недавно взятый в дом: у мамы был прекрасный обычай брать их из деревни. Нередко они и рождались при ней. Вот откуда берутся хорошие слуги в доме. А это огромная роскошь. И впрямь, герцогиня де Ларошфуко с трудом взбиралась по лестнице по причине своей тучности; она была настолько тучная, что, когда вошла, мама на миг смутилась, не зная, куда ее усадить. Тут на глаза ей попался подарок госпожи де Прален. «Не угодно ли присесть?» — произнесла мама, придвигая кресло герцогине. И герцогиня заполнила собой всё кресло целиком. Несмотря на свою внушительность, это была довольно приятная особа. «Ее приход по-прежнему производит огромное впечатление», — сказал как-то один наш друг. «А ее уход еще большее», — возразила мама, позволявшая себе вольности, в наше время недопустимые. Даже дома у госпожи де Ларошфуко над ее полнотой подшучивали безо всякого стеснения, и она первая смеялась этим шуткам. «Неужели вы один дома? — спросила как-то мама у господина де Ларошфуко, приехав к ним с визитом; ей навстречу вышел муж, а жена сидела у окна в глубине комнаты, и мама ее не заметила. — А госпожи де Ларошфуко нет дома? Я ее не вижу». — «Как вы любезны!» — отвечал герцог, один из самых бестолковых людей, кого я знала, но не лишенный известного остроумия.

Когда мы с бабушкой после обеда поднялись наверх, я говорил ей, что, возможно, достоинства, пленявшие нас в г-же де Вильпаризи, — такт, проницательность, сдержанность, готовность стушеваться — не так уж ценны, поскольку в высшей степени наделены ими только всякие Моле и Ломени, и пускай с теми, кто их лишен, нелегко общаться изо дня в день, зато это Шатобриан, Виньи, Гюго, Бальзак, и что с того, что они тщеславны, бестолковы и над ними легко насмехаться, вот как над Блоком… Но имени Блока бабушка не могла слышать спокойно. Она всё расхваливала мне г-жу де Вильпаризи. Говорят, что в любви нашим выбором руководят интересы выживания вида: чтобы ребенок родился нормальным, толстый мужчина ищет худую женщину, а худой толстую; приблизительно того же хотела она ради моего благополучия, которому постоянно грозил невроз, болезненная склонность к печали, к одиночеству; всё это заставляло ее превыше всего ставить такие качества, как умеренность, рассудительность, ценить не столько даже саму г-жу де Вильпаризи, а всё общество, сулившее мне мирные развлечения, общество, подобное тому, где расцветало остроумие какого-нибудь Дудана, какого-нибудь г-на де Ремюза, уж не говоря о какой-нибудь там Босержан, или о Жубере, о Севинье [202] Ксимен Дудан (1800–1872) — секретарь герцога де Брольи; в его переписке, изданной после его смерти в 1876 г. под названием «Смесь и письма», отразилась его любовь ко всяческой умеренности. Шарль, граф де Ремюза (1797–1875) — государственный деятель, философ, член Французской академии, также сторонник умеренности. Жозеф Жубер (1754–1824) — друг Шатобриана, способствовавшего посмертному изданию его «Мыслей». Любопытно, что в этом же ряду упомянута вымышленная г-жа де Босержан . ; это остроумие вносит в жизнь больше счастья и достоинства, чем качества противоположного толка, обрекающие людей вроде Бодлера, Эдгара По, Верлена, Рембо на страдания, на непризнание, которых моя бабушка не хотела для своего внука. Я прерывал ее поцелуями и спрашивал, заметила ли она такие-то слова г-жи де Вильпаризи, из которых видно, что она дорожит своей знатностью больше, чем хочет показать. Так поверял я бабушке свои впечатления, потому что без ее подсказки никогда не знал, насколько достоин уважения тот или иной человек. Каждый вечер я приносил ей наброски, в которых за день описал вымышленных людей, кого угодно, кроме нее. Однажды я ей сказал: «Я без тебя жить не могу. — Перестань, — возразила она с тревогой в голосе. — Нельзя быть таким неженкой. Иначе что с тобой будет, если я куда-нибудь уеду? Наоборот, я надеюсь, что ты будешь благоразумен и очень счастлив. — Если ты уедешь, я буду вести себя благоразумно, но я буду считать часы. — А если я уеду на несколько месяцев (сердце мое сжалось при одной только мысли об этом)… на несколько лет… на…»