Марсель Пруст - Под сенью дев, увенчанных цветами

Я увидел, как деревья удаляются, безнадежно машут руками, словно говорят мне: то, чего ты не узнал от нас сегодня, ты не узнаешь никогда. Если ты допустишь, чтобы мы провалились обратно в пустоту дороги, из которой пытались до тебя дотянуться, огромная часть тебя самого, та, что мы пытались тебе вручить, сгинет навсегда. И в самом деле, позже я вновь обрел то радостное волнение, которое испытал на этот раз, и однажды вечером — слишком поздно, но зато навсегда — я подчинил его себе, но я так никогда и не узнал, что хотели мне сказать те деревья и где я их видел раньше. Карета свернула на другую дорогу, деревья остались позади, г-жа де Вильпаризи допытывалась, почему у меня такой задумчивый вид, а я был печален, словно потерял друга, или сам умер, или отрекся от мертвого, или не узнал Бога.

Нужно было подумать о возвращении. Г-жа де Вильпаризи, быть может, чувствовала природу не так остро, как бабушка, но зато она умела оценить даже вне музеев и аристократических замков простую и величественную красоту старины; она велела кучеру ехать в Бальбек по старой дороге, не слишком оживленной, но зато обсаженной старыми вязами, которыми мы восхищались.

Однажды, когда мы уже изучили эту старую дорогу, мы для разнообразия вернулись — а может, с самого начала поехали — по другой, которая шла через леса Шантрен и Кантлу. Невидимость бесчисленных птиц, перекликавшихся совсем рядом с нами в кронах деревьев, навевала такой же покой, как если закрыть глаза. Прикованный к откидному сиденью, как Прометей к скале, я слушал моих океанид [191] Океаниды — дочери Океана и Фетиды; в трагедии Эсхила «Прикованный Прометей» (на французский язык ее также перевел Леконт де Лиль) хор океанид вторит страданиям героя. . А когда случайно замечал одну из птиц, перелетавшую из-под одного листа под другой, между ней и этим пением было так мало общего, что непонятно было, как оно может исходить из этого маленького прыгающего тельца — такого удивленного и как будто незрячего.

Дорога была похожа на многие подобные дороги во Франции, она довольно круто поднималась вверх, а потом долго шла под гору. Тогда я не замечал в ней никакого особого очарования, я просто был доволен, что мы возвращаемся. Но позже она стала для меня источником радости и осталась у меня в памяти как исходная точка, откуда отныне и навсегда будут сразу же разбегаться все похожие дороги, по которым я стану гулять или путешествовать, — исходная точка, которая напрямую свяжет их с моим сердцем. Потому что как только экипаж покатит по одной из этих дорог, словно продолжающих ту, где я ехал вместе с г-жой де Вильпаризи, мое сознание мгновенно соотнесет эту дорогу, как событие самое недавнее, с впечатлениями от тех ранних вечеров, когда мы ездили кататься по окрестностям Бальбека, и листья благоухали, и поднимался туман, а за ближней деревней меж деревьев виднелся закат солнца, похожий на еще одно селение, отдаленное, окруженное лесом, до которого нам этим вечером не добраться. Давние бальбекские впечатления сплетались с теми, что рождались во мне сейчас, в другом краю, на другой, но похожей дороге, их обступали дополнительные ощущения легкого дыхания, любопытства, беспечности, аппетита, веселья (ощущения, роднившие между собой именно эти впечатления и отбрасывавшие всё лишнее); им, этим впечатлениям, предстояло укрепляться, обрастать совершенно особенной радостью и даже новыми житейскими обстоятельствами, всем тем, что мне не так уж часто выпадало в жизни, но всякий раз, когда пробуждались воспоминания, посреди физически ощутимой реальности открывалось пространство реальности подразумеваемой, приснившейся, неуловимой и дарило мне в моих странствиях не просто эстетическое переживание, но страстное, пускай мимолетное, желание остаться там навсегда. Сколько раз простой аромат листвы, откидное сиденье напротив г-жи де Вильпаризи, случайные встречи с принцессой Люксембургской, махнувшей нам из своей кареты, возвращение к ужину в Гранд-отель представлялись мне неизреченным счастьем, которого не подарят мне ни грядущее, ни настоящее, — счастьем, которое дается нам только раз в жизни.

Часто мы не успевали вернуться засветло. Указывая г-же де Вильпаризи на луну в небе, я робко цитировал какое-нибудь прекрасное изречение из Шатобриана, или из Виньи, или из Виктора Гюго: «Луна бледным своим светочем озаряла наше скорбное бдение», или «И мечтать, и оплакивать, словно Диана», или «И ночь была — как ночь таинственного брака» [192] … прекрасное изречение из Шатобриана, или из Виньи, или из Виктора Гюго… ночь таинственного брака . — Вот переводы тех отрывков, что цитирует Марсель: «Луна бледным своим светочем озаряла наше скорбное бдение. Она взошла в полночь, подобная весталке в белом одеянии, которая пришла оросить слезами гроб усопшей подруги. Вскоре тайна ее печали излилась на леса — луне сладостно поверять ее вековым дубам и древним морским побережьям» (Шатобриан. Атала. Перевод М. А. Хейфиц); И мечтать, и оплакивать, словно Диана, Что молчит на краю голубого фонтана, Ту любовь, что убили бы, если б могли. (Альфред де Виньи. Дом пастуха. Перевод В. Портнова); И ночь была — как ночь таинственного брака; Летящих ангелов в ней узнавался след: Казалось иногда — голубоватый свет, Похожий на крыло, выскальзывал из мрака. (Гюго. Спящий Вооз. Перевод Н. Рыковой). .