Алеко Константинов - Избранное

А кто осмелится утверждать, что господин Сесе́ не проник в самое сердце народное, особенно после того как мы слышали его трогательную речь, произнесенную 13 декабря {98} 98 …речь, произнесенную 13 декабря… — 13 декабря С. Бобчев произнес в Народном собрании речь, в которой требовал чрезвычайных кредитов для нужд Фердинанда. Во время прений выяснилось, что для нужд дворца расходовались огромные суммы из фонда министерства общественных сооружений. Большая сумма была выделена и для строительства дворцовой прачечной. . (Опять это проклятое число…) Кто осмелится оспаривать его понимание истинных народных нужд и чаяний? Никто. Разве нам всем не ясно теперь, как божий день, в чем именно заключено счастье и величие нашего народа? Разумеется, стало ясно после того, как господин Сесе́ торжественно провозгласил:

— Счастье и величие Болгарии заключаются в возведении грандиозных прачечных, конюшен и дворцов!

Коротко и ясно, словно ножом отрезано: дворцы — и все тут!

— Стыдно, господа, жалеть деньги на дворцы…

Истину глаголет человек. Может ли быть что-нибудь более постыдное, чем жалеть деньги на дворцы? Ну, ладно там дворцы, а жалеть деньги на прачечные? Подумать только: на прачечные! Когда на какие-то школьные библиотеки отпускается целых 40 тысяч левов, что стоит выделить ничтожную сумму в 50 тысяч левов на прачечную, в которой будет стираться белье Того, который… и так далее…

— Покроем, господа, всю Болгарию дворцами!..

Ну, раз сказано покрыть ее дворцами, так и покроем, что тут плохого? Спросите меня, и мне, не знаю почему, больше нравится жить во дворце, чем в полуразвалившейся хибарке. Не думаю, чтоб и крестьяне были против. Ведь господин Сесе́ так добр, что берет на себя все заботы по возведению дворцов. Ну что же, скажем спасибо ему и будем ждать.

— На этом пути Болгария достигнет идеала Беллами…

И достигнет, не замешкается. Почему бы и не достичь этого, когда все меры уже приняты: академия художеств, почитай, уже готова. Хлынут во все уголки Болгарии доморощенные гении-архитекторы во главе с бай Ганю в роли божественного Санцио, и дело в шляпе. Что же касается «презренной черни» — господь с ней…

А после этого попробуй сказать, что господин Сесе́ несимпатичен — да если уж и он не симпатичен, тогда…

София, 18 декабря 1895 г.

Перевод К. Бучинской и Ч. Найдова-Железова.

Дорогая Машенька,

Спешу уведомить тебя о незабвенном моем пребывании среди болгар. Я до такой степени ошеломлен приемом этих милых людей, что не знаю с чего начать. Торжества сменяются торжествами, угощения следуют за угощениями, а шампанское, дорогая Машенька, рекою льется. Ах, если бы ты знала, милочка моя, как я сожалею, что ты не со мною. Я должен признаться, что Болгария не такая уж дикая страна, как мы с тобою предполагали. Газеты наболтали, что будто бы палочники по улицам расхаживают, ничего подобного я не встретил. Меня поместили у какого-то сановника; человек он в сущности ужасно глупый, но любезный до неимоверности. В распоряжении моем целый роскошно обставленный этаж. Хозяин, вероятно, богатый человек и при том весьма недурно объясняется по-русски. Учился он где-то в России и, потому ли или же в мою честь, угощает меня исключительно русскими кушаньями. Я чувствую себя вполне как дома. Можешь себе представить — меня блинами угощали, да еще какими! И икра, и сметана, и семга, и анчоусы — прелесть.

А князь у них какой, Машенька! Я удивляюсь, как это болгары не могли до сих пор оценить его достоинства. Да это премилый человек; это я тебе говорю находка для Славянства, другого такого и найти нельзя, ей Богу. Как долго мы заблуждались насчет этого принца. Впрочем «братушки» виноваты, они нас ввели в заблуждение. Узурпатор! Какой он узурпатор? Если бы ты знала, как он нас любезно встретил во дворце своем, как чаем угощал. Душа человек! Болгары даже не достойны его, ну что же, великодушие Государя Императора неиссякаемо, он простил им и в знак своего благоволения утвердил властвовать над ними этого прелестнейшего князя. И народ, понятно, ликует… Обряд миропомазания прошел великолепно. Досадно только, что нянька маленького принца явилась в церковь как ворона в черном платье; это вероятно иезуиты проклятые устроили. Я заметил городскому голове: «Отчего — говорю — не сошили этой бабе белое платье». Он ужасно сконфузился.