Эдвард Форстер - Путешествие в Индию

— В Чандрапуре произойдет много изменений.

— Да, и ты получишь повышение.

— Просто они при всем желании не смогут понизить меня в должности.

— Как бы то ни было, отпуск мы проведем вместе — мы поедем в Кашмир, а возможно, и в Персию, так как я получу кучу денег. За нанесенный мне моральный ущерб, — с циничным спокойствием объяснил он. — Со мной тебе не придется тратить и единой рупии. Я всегда об этом мечтал, и вот благодаря моему несчастью эта мечта стала явью.

— Ты одержал большую победу… — заговорил Филдинг.

— Знаю, мой дорогой, знаю; не надо придавать голосу такую торжественность и тревогу. Я знаю, что ты скажешь дальше: давай освободим мисс Квестед от платежа, и тогда англичане смогут сказать: «Смотрите, вот туземец, который повел себя как истинный джентльмен; если бы не его черная рожа, то мы бы, пожалуй, допустили его в наш Клуб». Одобрение твоих соотечественников меня больше не интересует. Теперь я настроен антибритански. Я должен был прийти к этому раньше, это избавило бы меня от многих несчастий.

— Включая знакомство со мной.

— Знаешь, пойдем плеснем водой на лицо Мохаммеда Латифа. Он так смешно реагирует, когда его обливают водой во сне. Пойдем?

Это предложение было не вопросом, а прекращением дискуссии. Филдинг принял его как таковое, и наступило молчание, заполненное приятным шелестом ночного ветерка, лизавшего плоскую крышу. Банкет, хотя и был довольно шумным, прошел, в общем, мирно, и теперь благословение досуга — незнакомое Западу, который либо работает, либо бездельничает — снизошло на пеструю компанию. Цивилизацию здесь воспринимали как призрак, прячущийся в тенях развалин империи и проявляющийся не в великих произведениях искусства или великих деяниях, а в жестах хорошо воспитанных индийцев, когда они сидят за столом или ложатся спать. Филдинг, переодевшийся в индийский национальный костюм, по своей неловкости понял, что все его движения искусственны; а когда Наваб Бахадур протягивал руку за едой или Нуреддин аплодировал песне, в их движениях проглядывало нечто прекрасное, не нуждающееся в обучении или развитии. Спокойная гармония жеста — это Мир, превосходящий Понимание, это социальный эквивалент йоги. Когда исчезает суетность действия, оно становится видимым и открывает цивилизацию, каковую Запад способен растревожить, но никогда не сможет усвоить. Протянутая вперед рука, приподнятое колено — все это запечатлевается в вечности, но лишено могильного оцепенения и скорби. В тот вечер Азиз был преисполнен этой цивилизованности, он был воплощением достоинства, твердости в сочетании с такой скромностью, что Филдинг сказал:

— Да, определенно ты можешь с миром отпустить мисс Квестед. Она должна оплатить все издержки, это будет честно, но не веди себя с ней как с побежденным противником.

— Она богата? Я поручаю тебе это узнать.

— Суммы, названные за ужином, вызвали всеобщее волнение. Они ее разорят, это просто немыслимые деньги. Смотри…

— Я смотрю, хотя уже довольно темно, и я вижу Сирила Филдинга, прекрасного человека и моего лучшего друга, но все же этот человек в каких-то отношениях глупец. Ты думаешь, что если я прощу мисс Квестед ее долг, то моя репутация среди индийцев станет выше. Но нет, это не так. Это будет расценено как слабость и стремление выдвинуться в глазах начальства. Я же решил, что не буду больше иметь никаких дел с Британской Индией, вообще никаких. Я найду работу в каком-нибудь мусульманском городе — в Хайдарабаде или Бхопале, где меня впредь не сможет оскорбить ни один англичанин. И не надо советовать мне что-то иное.

— В долгих разговорах с мисс Квестед…

— Я ничего не хочу знать о ваших долгих разговорах.

— Успокойся. За время наших долгих бесед с мисс Квестед я начал понимать ее характер. У нее нелегкий характер, я признаю это, она — невыносимый педант, но у нее не отнимешь искренности и храбрости. Когда она поняла, что была неправа, она, не колеблясь, публично признала свою ошибку. Я хочу, чтобы ты понял, что это значит. Все ее друзья, весь Британский Радж, выставил ее вперед, но она, вместо того чтобы защитить их намерения, разбивает их вдребезги. Я бы на ее месте испугался. Но она не испугалась и едва не стала национальной героиней, но мои студенты провезли нас окольными путями, до того как толпа воспламенилась. Отнесись к ней со вниманием. Нельзя, чтобы ее оттолкнули все. Я понимаю, чего хотят все эти люди, — он сделал жест в сторону затянутой сеткой крыши, — но не слушай их, будь милосерден. Вспомни о великодушии одного из шести твоих любимых императоров или всех сразу.