Мартин Кукучин - Дом под горой

Бонина очень обрадовалась, услыхав, что приедет дочь.

— По крайней мере, все будем в сборе. Сразу как-то легче на душе, когда все дети под рукой…

Вечером Илия начал бредить — много и беспорядочно. Но доктор заявил, что ничего особенного в этом нет. Болезнь протекает нормально. Анзуля и Бонина посмотрели на него чуть ли не с сожалением: бедный слепец! Или не видит, или нарочно не хочет замечать… Конечно, не хочет, скрывает опасность, умалчивает о ней — из лени, из нелюбви к беспокойству, лишь бы его не трогали, не поднимали среди ночи…

Ночь больной провел беспокойно. Все порывался встать, выйти во двор, в подвал… Под утро утихомирился, заснул. Сон, хоть и тревожный, все же сон: возбуждение несколько спало. Но после утреннего визита врача опять началась паника: больной сам потребовал священника. Дон Роко пришел, и Илия исповедался, как всегда, с сокрушением, подобающим христианину.

— Тяжелый камень свалился у меня с сердца, — удовлетворенно вздохнул он, когда священник ушел.

После обеда он снова заметался. Пришлось звать доктора. Бонина, ломая руки, умоляла врача как-нибудь помочь — ей казалось, что у него есть в запасе какие-то сильные, верные средства, так пусть же употребит их, пусть сжалится. Она искала в лице доктора следы жалости, признаки того, что он понимает ее горе, ее невысказанный ужас, но находила только выражение задумчивости и размышления, словно врач наблюдал, в какую сторону склоняются весы, и прикидывал, на какую чашу положить гирю… Наконец доктор как будто разрешил свои сомнения: взор его посветлел, и в нем будто блеснула надежда.

Он распорядился поставить пиявки: акт чуть ли не священный в глазах больного и его близких. Как везде, так и в семье Зорковича это распоряжение полностью удовлетворило всех. «По крайней мере, делается, что можно, — думал каждый. — Остальное в руках божьих…» Бонина приободрилась, засуетилась по дому, собирая все, что нужно для этой процедуры. Все оживилось в доме — семья словно забыла, какое над ней нависло несчастье…

И доктор, хоть и великий противник кровавых операций, вернулся домой довольный. Сознание, что он, не повредив пациенту, исполнил желание его близких, было ему приятно. И он, торжествуя, объявил жене:

— Рита, я прописал Зорковичу пиявки. Сегодня ночью меня, во всяком случае, беспокоить не станут.

Он снял башмаки и пырнул в шлепанцы — подарок (уж не символический ли?) супруги. Когда он надевал эти домашние туфли, то всякий раз будто стряхивал с себя все заботы. Тогда он, человек, чья профессия гоняет его из деревни в деревню, обрекая на бродячий образ жизни, чувствовал себя равноправным со всеми порядочными людьми. Выпадают же и у него деньки, когда он может позволить себе отдых!

А в доме Зорковича — благоговейный мир. Радость охватила домашних, возродилась надежда, когда старая Дандуля, поворошив золу в тазике у кровати, торжественно возвестила:

— Подохли все до единой! А кровь была — как колесная мазь. Беда, если б не отсосали! Боже милостивый! Такая кровь застаивается в жилах, как вода в луже, и загнивает — вот отчего и болезнь-то эта самая…

Нико ушел от шьора Илии после полуночи. И солнце уже высоко стояло в небе, когда он проснулся от тяжелого сна. Мать он нашел на заднем дворе: она заменила сына в работе, исполняя ее с обычной для себя легкостью.

— А, хозяин! — улыбнулась она. — Уж не полагаете ли вы, что мы без вас справиться не можем? Гляньте, сколько винограда приняли с утра!

— Каюсь, оказывается, я соня! — усмехнулся Нико и тихо спросил: — Что новенького у Зорковичей?

— Посылала я Мандину к доктору: говорит — он доволен. Впрочем, он всегда доволен — завидное качество! Доктор спал, когда Мандина заходила. Как всегда по утрам.

Нико взял у матери книгу записей; она еще добавила:

— Сегодня приезжает Дорица, а встретить ее в Дольчинах некому. Работника послать — зря встревожим девушку.

— Я сам за ней съезжу, — предложил Нико, и что-то похожее на угрызение совести шевельнулось в его душе.

Забыл он в последнее время свою маленькую подружку! Прежде навещал ее всякий раз, как попадал в город. И вот недавно провел там целых три дня — к Катице ездил, а про Дорицу и не вспомнил…

— Вези ее прямо к нам. А туда я сама с ней пойду.

После обеда Нико послал Юре с Галешей в Дольчины, а сам забежал еще к Зорковичам, где нашел все без перемен. Во дворе и в подвале царил обычный зорковичевский беспорядок и разгильдяйство. Нико задал головомойку работникам, так что те забегали как ошпаренные, и сердитый вернулся домой. Оседлал Руменко и отправился в Дольчины. Двадцать минут спустя он был уже на набережной. Там, привязанный к дуплистому тутовому дереву, стоял Галеша; опустив голову, мул размышлял, скорее всего, о том, что бы это могло значить, что разлучили его с сотоварищами и, вместо того чтоб погнать на виноградники, привели сюда, где так странно пахнет солью и йодом от большой воды.