Мартин Кукучин - Дом под горой

«Ах, кому-то этот веер достанется!» — ломает себе голову не одна из зрительниц, и сердце ее сильнее бьется в сладостном предчувствии.

Меж тем эскадрон шьоры Андрианы приблизился к городской управе; отцы города встают, подходят к предводительнице с обязательным «Na mnogo liet!» — или даже «Per molti anni!» [18] «Много лет» (здравствовать) (хорватскосербск. и итал.) . . Опыт учит нас, что всякое такое гнездо, как наш городок, должно иметь своего идола, которому воздвигаются алтари, которому поклоняются и воскуряют фимиам. У нас такой идол — шьора Андриана, а за какие заслуги, за какие ее качества — ведает один господь бог. Достаточно сказать, что шьора Андриана всеми признана таковым идолом. Один шьор Мене, философ, не признает ее первенства. Вот и сейчас он прикидывается, будто не видит ее. «Так я к тебе и подошел, надутая пава, держи карман! — ворчит он себе под нос, оставаясь сидеть на приступке в полном одиночестве. — Отец-то твой луком торговал!»

Надо сказать, что шьор Мене судился с шьорой Андрианой из-за того, что вдовица залила водой его виноградник, и благополучно проиграл процесс.

Но вот колокола прозвонили в третий раз, и все повалили к церкви. Только интеллигенция еще стоит на площади да отцы города торчат перед управой. Шьора Андриана со своими девицами скрылась в храме.

— Где же доктор? — спрашивает бургомистр. — Сбегай за ним, пусть идет! — приказывает он чаушу, думая про себя: «Пожарься-ка и ты на солнышке, коли мне приходится жариться…»

А доктор уже сколько раз выглядывал в окошко в надежде увидеть под шелковицей мула с пестрой попоной. Так уж повелось, что из деревень предпочитают являться за доктором по воскресным или праздничным дням. Однако сегодня ничего такого пока нет. Видит доктор только расседланных мулов курата, которые пасутся и валяются в траве обширного куратского сада. «Ладно, пойдем, коли такое дело», — огорченно вздыхает доктор, вытирая шелковым платочком свой шапокляк, в котором венчался и в котором, как видно, его и похоронят.

— Как это вас не вызвали куда-нибудь в деревню! — встречает его бургомистр ехидной усмешкой.

— Да, да, — ответил доктор, — я и сам этого боялся…

И оба понимающе улыбнулись друг другу.

«Либери пеншатори! [19] Вольнодумцы (от итал. liberi pensatori). — мысленно обругал их шьор Мене, от которого, как от проницательного психолога, не ускользнули эти улыбки. — Да, да, либералы, если не прямо фармазоны! Кабы не должность — не видели бы вас ни на малой, ни тем более на большой мессе!»

Снова пересек площадь курат, уже не один, а в сопровождении своих собратьев, съехавшихся из дальних и ближних мест. Один из них, высокий, дородный священник, будет служить обедню: громогласен и вообще прославлен как знаток литургии. Ассистировать ему будут сегодня двое других, тоже приезжих духовных лиц.

— То-то нажрутся нынче, — шепчет шьор Мене шьору Бальдо.

— Так ведь праздник, куманек! Когда же и набить брюхо, как не в праздник…

И верно: в куратской кухне все кипит ключом. Судя по приготовлениям, обед обещает быть достойным фьеры. Будет и знаменитый козленок, о каком писал еще Овидий; зажаренный на вертеле козленок и впрямь — блюдо, достойное стола священнослужителей.

С колокольни посыпался «дозвон» [20] последний звон (хорватскосербск.) . , при котором в церковь вступают старшие. Отцы города двинулись к паперти, заслышав колокольчик служки в ризнице. Простонародье не уместилось в скамьях; кое-кто нарочно встал у входа, чтобы увидеть вблизи вступление в храм отцов города. Кто посмелее — даже приветствует их у порога, желает доброго праздника.

Доктор, как младший по годам и по чину, первым подошел к чаше со святой водой и, обмакнув пальцы, подал святой воды по ранжиру первому — бургомистру, потом асессорам. Прикоснувшись пальцами к мокрым пальцам доктора, те небрежно перекрестились. Старушки сокрушенно смотрят, как господа щеголяют друг перед другом подчеркнутой учтивостью. Старый Гигало, нищий на паперти, бормочет в седые усы:

— Господам во всем послабление… Даже в святой воде ручку омочить не изволят. А в чистилище попадет — бедняк его за кукурузную похлебку отмолит. Сам-то господин, своими силами, нипочем из чистилища не выберется… Ох, господи ты наш милостивый, святой заступник мой, Рох…

Матия и Катица тоже в толпе перед церковью. Сам бургомистр заметил их, проходя мимо, шепнул доктору:

— А миленькие эти Берачки, правда? Прямо кровь с молоком!