Мартин Кукучин - Дом под горой

— Вот вы и пришли… все, — промолвил он пересохшими губами, и голос его был так слаб, словно зарождался прямо в горле. — Пришли… Спасибо…

Это — трогательное зрелище, и все это чувствуют, но остаются спокойными. Одна Катица в замешательстве потупила глаза, не зная, куда деваться; на кого ни глянет — все-то ей в обиду. Нико — рядом со своей невестой, он доволен, он полон любви к ней и бережности, на Катицу и не оглянется; Пашко, правда, бледен как стена, но тоже спокоен и равнодушен. Шьора Анзуля, шьор Илия и дочка его — все, все оскорбляют ее взгляд, все недобры к ней…

Анзуля впала в задумчивость. Сцена, развертывающаяся перед ней, доставляет ей странное удовольствие. Вот семья обступила ложе умирающего, все взоры прикованы к его лицу; взоры, полные почтительности и ожидания: что еще скажет, что прикажет он? Словно ожила одна из старинных картин: патриарх, собравший вокруг себя детей и внуков, чтобы благословить их. «Поистине редкий дом среди крестьянских, — думает Анзуля, — пожалуй, единственный из известных мне, где знают: есть у них хозяин и глава семьи. В других семьях распоряжаются все, да никто не слушает. А больше всего волю взяли дети… Чем они упрямее и наглее, тем охотнее им уступают…» Анзуля внимательно наблюдает за происходящим, тоже с нетерпением ожидая, что еще поведает своим этот незаурядный человек на краю могилы.

От размышлений Анзулю оторвал глухой голос Мате, с трудом, кажется, проходивший через горло:

— Спасибо, что еще раз повидал вас — вас, госпожа, и вас, шьор Илия. Спасибо вам и вашим детям, что почтили вы мое жилище…

Взгляд его упал на Нико, но не с прежним испытующим, недоверчивым выражением, нет — скорее с мягкой лаской. И тотчас больной перевел глаза на Дорицу, — девушка, выдернув свою руку из руки Нико, прижалась к своей крестной, — и остановился на ней с явным удовольствием. Дорица опустила глаза и закраснелась, как роза.

— Дети моего господина и моей госпожи! — Мате опять перевел взгляд на Нико. — Я радуюсь вам и желаю вам счастья, искренне, от всего сердца…

Нико шагнул к постели и, повинуясь душевному движению, протянул умирающему руку. Вздрогнул, почувствовав, как холодна, бессильна рука Мате.

— Это ничего! — продолжал тот, не выпуская руки Нико и глядя на него с той же лаской. — Ничего, что эта рука не досталась моей дочери. Ваша мама знает, что я об этом думал. Нет, нет, я рад, что эта рука достанется другой, достойной такой чести.

Он отыскал взглядом Дорицу, которая, как бы боясь провалиться сквозь землю, судорожно ухватилась за плечо крестной.

Катица затрепетала, еще сильнее побледнела. «Не права ли я? Недобры они все, завидовали мне, мучили, гнали — все, все, даже отец, хоть уже в гроб глядит…» Она подняла глаза на Пашко, будто хотела еще раз бросить ему в лицо свой упрек, — и встретила его взгляд. А в нем нет ни злости, ни ярости; светится в нем, согревает ее целый мир нежности и любви! Покраснев, Катица опустила глаза и снова углубилась в себя.

— Пускай же будет доброй эта рука, — говорил меж тем Мате, поглаживая руку Нико. — Пускай охраняет она этот дом, который я поднял, и дома всех тежаков…

Нико, склонив голову, молча смотрит прямо в глаза умирающего; в душе его возрождаются замыслы тысяч добрых дел, благородных намерений. Да, он будет защищать бедный народ, помогать ему! Будет трудиться во имя его благополучия, трудиться неутомимо и бескорыстно. Будет, если даст бог силы и благословения.

Больной понял, какой священный огонь загорелся в глазах Нико, и кивнул:

— Дай вам боже удачи и благословения!

Теперь он перевел глаза на сына, и грудь старика всколыхнуло волнение. Иван стоит перед ним, держа за руки обоих мальчиков. Умирающий остановил взгляд на милых личиках детей.

— Вот, значит, ухожу я, сынок… — Голос его сорвался.

Ивана слова эти ударили, как горький укор. Словно отец напомнил ему, как хотел Иван бросить дом и уехать в Америку. Тяжко Ивану, что он так огорчил отца. Упал на колени, шепча вне себя:

— Простите… простите!

Схватив холодную руку отца, он покрыл ее жаркими поцелуями; какой-то голос словно подсказывал ему: «Еще, еще раз! Целуй, пока не угасла в ней жизнь…»

— Тебе оставляю дом, виноградники, поля — все, что нажил, — спокойно продолжал Мате. — Теперь ты будешь главой и вожатаем. Все, что имею, останется в одних руках. Хозяйства, раздробленные на куски, никогда не процветут — примеров достаточно…

Ера многозначительно посмотрела на Катицу, словно говоря: «Так я и знала!» Ее обидели слова мужа. Разом рассеялись чары, под властью которых держало Еру это торжественное прощание с жизнью. Во весь рост встала перед ней горькая вдовья доля. А невестка-то ишь как надулась, не может даже скрыть, что рада-радешенька! Взгляды свекрови и невестки, горящие ненавистью, скрестились, словно две сабли.