Мартин Кукучин - Дом под горой

Пашко готов убежать, скрыться с глаз ее — нельзя! Что он скажет старику? И о Зандоме вспомнил бедный парень — это вернуло ему мужество.

— Ты и сейчас сердишься. Как только я вошел, тебя охватил гнев…

Он-то собирался ее умилостивить, покорить сердце, когда-то принадлежавшее ему, и вот, вместо этого напоминает ей о ее унижении, позоре и страданиях…

Катица стряхнула с себя задумчивость; лицо ее стало грозным, в глазах заблистали молнии.

— За что я сержусь? Подумай, может, додумаешься! Или нет, так и быть, помогу тебе найти причину. Забыл ты ту ночь, когда камни падали? Забыл, как промчался ты верхом и посмотрел на нас так, как ты один умеешь? Забыл, как насмешливо, вызывающе смотрел на меня, когда мы встретились? Забыл… — Она возбужденно махнула рукой и замолкла. Ее била крупная дрожь, губы тряслись, глаза пылали. — Все вы иуды, палачи, мучили меня, пока не замучили! Вот и получайте, чего хотели! Радуйтесь, ликуйте!

Голос ее сорвался, слеза скатилась с ресницы, поползла по щеке. Целый ураган горя, му́ки, сердечной боли поднялся в ее душе.

— И не было у меня друга, ни одного, ни одного! Ни одной доброй души — только зависть, насмешки, подлость!

— И ты не понимаешь, почему я так поступал? — тихо, почти смиренно спросил он.

Катица дернула плечом и отвернулась, как бы говоря: «Что мне до этого?» Потом, уже спокойнее, ответила:

— Я знаю одно — ты меня преследовал.

— Зачем ты мне этим глаза колешь? Я рассудка лишился. С отчаяния не знал, что и делать. Сам удивляюсь, как руки на себя не наложил. Откуда мне знать, может, я тогда и еще что-нибудь натворил? Но пойми! — с особой выразительностью закончил он. — Ведь это было только от любви!

— Спасибо за такую любовь, — презрительно парировала она. — Мне такой любви не нужно, держите ее при себе, дарите, кому хотите!

Горе и горечь, переполнившие ее сердце, делали ее несправедливой, жестокой.

— Моя любовь была искренней! — вскричал Пашко, оскорбленный ее речами.

— Любовь — у вас! — Катица презрительно расхохоталась. — Дым, что ветром уносит! Пламя — погорит и погаснет… Вот ваша любовь!

— Это ко мне не относится! — вскипел наконец Пашко. — Может, и есть тебе кого винить, только не меня!

Кровь бросилась ему в лицо. Встали перед ним его мучения, все его метания, причиной которых была Катица. Только теперь в полной мере испытал он унижение быть отвергнутым. И разом забыл о Зандоме с его изворотливостью. Теперь он снова держался так, как и подобало Пашко Бобице.

— Я любил тебя верно и честно. Жизнь бы за тебя отдал. Даже тогда, когда ты уже от меня отвернулась. Ты отвергла, оскорбила нашу любовь, ты ее предала! И скажи — ради чего? Говори, если не стыдно, сознавайся — ради чего?!

Хочет Катица ответить — глаза горят, губы шевелятся, а голоса нет… Стоят они лицом к лицу, как два хищника, готовые кинуться друг на друга.

— И ты еще что-то говоришь мне! — яростно продолжал Пашко, и на шее у него и на висках вздулись жилы. — Моя-то любовь тверда — ничто не могло ее совратить, ни богатство, ни слава. Ты оттолкнула ее ради богатства, а теперь отталкиваешь из гордыни, потому что не хочешь сознаться, что ошиблась! Тогда ты меня не хотела потому, что я был для тебя слишком низким, теперь не хочешь, потому что я честнее! Одну кривду другой исправить хочешь, а все из гордыни, из спеси! И еще хочешь, чтоб я кривду правдой признал! Все я могу сделать, только не это, будь ты хоть королевой!

Катица смотрит на него с каким-то страхом. Видала она его в ярости, не раз видала, но так больно он еще никогда ее не хлестал. Она и подумать не могла, что Пашко проникнет в ее тайные мысли, чтоб обнажить их перед ней во всей их неприглядности. И не может она не признать: все, что он бросает ей сейчас в лицо, — истинная правда. Приоткрыв губы, ждет Катица — что еще вынесет на свет этот грозный человек.

А Пашко понял: он все испортил, разрушил, растоптал, как бешеный жеребец, вырвавшийся из рук хозяина. Теперь нечего больше говорить, объяснять, оправдывать — теперь надо уйти, и уйти с достоинством, не унижая себя просьбами о прощении, как следует настоящему человеку, и никогда больше не обращать взоры в сторону Катицы.

— Высказал я, что на сердце лежало, — и будь что будет! — охрипшим голосом закончил он. — Поступай как знаешь, только рабом я никогда ни для кого не буду — даже для Катицы Претуровой. Запомни это — и прощай!

Кинув на нее отчаянный взгляд, которым он навсегда отрекался от нее, Пашко бросился вон.