Шмуэль-Йосеф Агнон - Путник, зашедший переночевать

Она торопливо вышла, а я сидел, размышляя, почему она сказала «сейчас же и немедленно»? Уж не хотела ли она меня передразнить? Ну нет, вряд ли она хотела передразнить или рассердить меня. Она хорошая еврейка, хоть и христианка. Но где же я слышал это выражение? Кто это так сказал: «Сейчас же и немедленно»? Над этим надо подумать…

Я сидел, и припоминал, и никак не мог вспомнить — кто же это так сказал: «Сейчас же и немедленно». Наверно, потому не мог вспомнить, что еще нет на свете словаря всех выражений, которые вылетают из уст разных людей.

Мои размышления прервала Крулька, которая вошла с зажженной лампой и двумя коробками спичек и спросила, где я хочу пить чай — в своей комнате или в зале?

Я думал, думал и никак не мог решить. С одной стороны, хорошо сидеть одному, с другой стороны, плохо отдаляться от людей. Но ведь я весь прошлый и этот день провел на людях. Верно, но если посмотреть глубже, то эти люди не просто люди, а идеи. Например, тот крестьянин, который говорил о пользе, и о хлебе, и о земле.

Крулька сказала: «Может быть, господин все же будет пить чай в зале?»

Я кивнул: «Может быть, может быть…»

Добрая женщина Крулька, хорошая еврейка, хоть и христианка. Знает, что для тебя лучше, и освобождает тебя от необходимости думать самому. Потому что мысли ведь утомляют, как сказал мой друг Шуцлинг. Кто это спрашивал меня недавно о Шуцлинге? Господь всемогущий, неужто нет никакой надежды вспомнить, кто это сказал, что Крулька во всем поступает как хорошая еврейская женщина, хотя и христианка?

И какая она быстрая, эта Крулька! Как она мигом сбегала на кухню, налила мне чашку чаю, принесла ее в залу и пришла сказать мне, что чай уже стоит на столе!

Я сел за стол. Крулька появилась снова, на сей раз с чашкой горячего молока, и спросила: «Может быть, господин выпьет чашку молока? Горячее молоко хорошо для горла и для нервов».

Голос у нее тихий и движения плавные. Но ведь Рахель не больна, упаси Господь?! Нет, нет, Рахель здорова и бодра, да продлит Господь ее жизнь и здоровье навечно.

А вот и господин Зоммер — стоит, опершись на палку, лицом в угол, и читает вечернюю молитву. Госпожа Зоммер тихо вошла и так же тихо вышла, кивнув мне и при входе и при выходе. Я дул на чай и думал — может, она хотела мне что-то сказать, но увидела, что муж стоит на молитве, и вышла? Что же это такое она хотела мне сказать и почему у нее было такое печальное лицо, ведь Рахель бодра и здорова?

Я уже много дней не размышлял о людях в гостинице — во-первых, потому, что там ничего не изменилось, а во-вторых, потому, что мысли утомляют.

Да, вот именно — мысли утомляют. Сорок один год человеку, а он ни разу об этом не задумывался, пока его друг Щуцлинг ему не напомнил. И вот теперь слова друга стучат в сердце этого человека каждый день, и каждый час, и каждую минуту.

Господин Зоммер затянул сегодня свою молитву. Наконец закончил ее, снял пояс, свернул его, положил в карман, сел за стол, взял трубку, набил ее, встал, отошел от стола, вернулся, сел, закрыл глаза, снова открыл и глянул на меня, словно хотел что-то спросить.

Я удивился — где же госпожа Зоммер, почему она не вернулась, ведь она хотела мне что-то сказать? Почему все люди здесь сегодня молчат не в пример другим дням, хотя по их лицам видно, что они хотят что-то сказать?

Вошла Бабчи, поздоровалась с нами кивком головы и протянула отцу газету. Господин Зоммер открыл ее, прочел страницу, потом перевернул и прочел следующую, изменив своей обычной привычке не переворачивать страниц, даже если статья продолжалась на обороте. Хорошо гостю, когда у него хозяин-молчун. Если у человека нет своего дома, ему по душе, когда он находит гостиницу, где хозяева не надоедают гостям лишними разговорами. И все-таки лучше бы пришла госпожа Зоммер и рассказала, что это она хотела сказать мне раньше, когда вошла в залу, а потом вышла, увидев мужа на молитве.

Прошло немного времени. Потом еще немного. Вместе они слились в долгое время, но в зале по-прежнему ничего не шелохнулось. Господин Зоммер, как и раньше, сосал свою трубку и читал газету. И что там такого написано в этой газете, что ее стоит так долго читать? Но слава Богу, что он читает и не заговаривает со мной.

Перед тем как лечь, я написал на листке бумаги: «Не будите меня», положил листок в одну из моих туфель и поставил их на порог комнаты, чтобы Крулька, когда придет их почистить, нашла эту записку. Я сделал это на всякий случай, вовсе не предполагая, что буду спать долго, и тем не менее, подумав, взял еще один листок бумаги, написал на нем те же слова и положил во вторую туфлю, чтобы эта вторая записка напомнила Крульке о первой, если она о ней забудет, и тогда, да пошлет Господь сон моим глазам, никто не войдет в комнату и меня не разбудит.