Шмуэль-Йосеф Агнон - Путник, зашедший переночевать

Час-другой спустя я все-таки поднялся. И как ни странно, тотчас начал записывать обдуманное на бумагу. И если раньше я удлинял письмо, которое следовало бы укоротить, или укорачивал там, где нужно было удлинить, то после обдумывания все обрело правильные пропорции. Так я сидел и писал весь день и часть вечера. Под конец встал из-за стола и пошел в залу. И тут вспомнил те слова, которые искал вчера: «Хоть и христианка, Крулька хорошая еврейка». Вспомнил, что это сказала Гинендл, и улыбнулся странному словосочетанию.

В зале я увидел госпожу Зоммер. Она плакала и кричала: «Все правда, все правда!» Я спросил, почему она плачет, но ее муж сделал мне рукой знак оставить ее в покое, а сам поднялся, опираясь на палку, подошел ко мне, посмотрел на меня и спросил, правда ли, что господин Шуцлинг мой друг. Я кивнул и спросил, что случилось. Он сказал: «Сестра господина Шуцлинга заболела». Госпожа Зоммер поднялась, вытерла слезы и спросила, ел ли я. И тут же пошла на кухню и послала мне ужин. Больше я ее не видел — ни в тот вечер, ни наутро.

Гинендл сидела, закутавшись в шерстяной платок, с одеялом на коленях. Я поздоровался с ней и спросил, как она себя чувствует. Она посмотрела на меня и спросила, кто я. Я назвался. Она сказала: «Я тебя не знаю».

Я спросил: «Разве вы не помните, Гинендл, что я был здесь несколько дней назад с Ароном, вашим братом, и вы угостили нас замечательным обедом?»

Она ответила: «Да, да, дорогой мой, я вспомнила, вспомнила, дорогой мой, возьми стул и сядь передо мной. Что ты скажешь об этой истории? — И с этими словами она опустила голову на грудь, будто задремала. Но почти тотчас подняла голову, посмотрела на меня и спросила: — Кто ты?»

Я снова назвался. Она покачала головой и сказала: «Да, да, мой дорогой, я вспомнила. Не сын ли ты Эстер? Где ты был все это время? Я слышала, что ты уехал отсюда. Подожди, я вспомню, куда ты уехал».

И опять она опустила голову на грудь и задремала. Но несколько минут спустя проснулась снова и сказала:

«Мне кажется, что здесь кто-то был».

Я сказал: «Да, Гинендл, это я».

Она открыла глаза и спросила: «Ты здесь? Хорошо, хорошо. А кто ты, мой дорогой? Мне кажется, я уже видела тебя, не сын ли ты… подожди, я вспомню…»

Я снова назвал ей свое имя.

Она прошептала: «Да, да, дорогой, ведь я тебя знаю. Скажи мне, дорогой, где я тебя видела? Что ты скажешь о моих бедах? Берут птичку и отрывают у нее головку…»

В комнату вошел Лейбче Боденхойз. Гинендл посмотрела на него и сказала: «Ты уже здесь, Арон? Сядь, сын мой, сядь. Что нового, Арон? Что говорят врачи? Ведь она будет жить?»

Лейбче ответил: «Успокойся, тетя, успокойся. Пришла телеграмма от Арона».

«И ты здесь, Лейбче? — сказала Гинендл. — Хорошо, что ты пришел. Кажется, ты что-то сказал? Что ты сказал, Лейбче? Не бойся меня. Что за телеграмму ты упомянул? — Она опять посмотрела на меня: — И ты тоже здесь? Сядь, мой дорогой, сядь. Может быть, ты спросишь у Лейбче, что в этой телеграмме? Почему Арон не приезжает?»

Лейбче вытащил телеграмму и прочел: «Я заболел».

Старуха спросила: «Кто заболел? Лейбче?»

«Успокойся, тетя, — сказал Лейбче — Я здоров».

«А почему же ты сказал, что заболел?»

«Это не я заболел, — сказал Лейбче, — а…»

«Ты смеешься надо мной, да? — спросила Гинендл. — Как зовут твою жену? Это была плохая женщина. Не наказывай меня, Господи, за мои слова. Она мне никогда не нравилась. Дура, целая лавка обуви у нее, а ты сидишь босой. Возьми себе пару туфель, надень их и беги от нее. Кто этот господин, что сидит с нами?»

Лейбче назвал ей мое имя и сказал: «Тетя, ты разве не помнишь, он был у тебя в доме вместе с твоим братом Ароном?»

Она улыбнулась мне: «Я знала твою бабушку. Она была замечательная женщина. Я слышала, что она взошла в Страну Израиля».

Я сказал: «Это мать моей бабушки взошла в Страну Израиля».

Она кивнула: «Да, да, мой дорогой. Это ее мать взошла в Страну Израиля. Как ее здоровье? Что за телеграмму она нам послала? Я хочу сказать тебе, дорогой, что-то такое, что тебе понравится. Когда твоя бабушка видела бедную женщину в рваном платье, она снимала свою накидку и говорила: „Вас толд мир дас?“ — и отдавала бедняжке. Так говорили в то время наши важные женщины, на нашем старом языке: „Вас толд мир дас, зачем мне это нужно?“ А как поживает твоя мать? Она тоже умерла? Они все три умерли. Все умирают, кроме этих высохших костей. — И с этими словами она ударила себя в грудь и воскликнула: — Вас толд мир дас?» — уронила голову на грудь и опять задремала.