Шмуэль-Йосеф Агнон - Путник, зашедший переночевать

Прибыл поезд. Шуцлинг еще раз попрощался со мной и поднялся в вагон. Но и это прощание не было последним. Не дождавшись, пока поезд тронется, он спрыгнул с подножки и воскликнул: «Куда спешить?! Поезд ходит два раза в день, а хорошего друга каждый день не встретишь!»

Душа не позволила мне бросить его и пойти по своим делам. Впрочем, если бы я даже и попробовал уйти, он бы меня не бросил. В результате мы еще раз прошлись по всем тем местам, где были в субботу, и поговорили обо всем том, о чем говорили тогда, и, возможно, даже добавили что-то к уже сказанному, а может, и ничего не добавили, но тем временем настал обеденный час, и я сказал ему, этому Шуцлингу: «А теперь мы пойдем в гостиницу обедать».

«Что это тебе пришло в голову, господин хороший? — удивился Шуцлинг. — Да моя бабуся меня съест, если узнает, что я не уехал, а пошел с тобой в гостиницу. Лучше пойдем к ней и положим мои вещи, а потом будем гулять весь оставшийся день и всю предстоящую ночь».

Его старшая сестра Гинендл, которую он называет своей бабусей, — худая высокая старуха лет семидесяти с лишним, суровая и педантичная женщина. С ним, с моим Шуцлингом, она обращается не так, как обычно сестра с братом, а как мать с сыном, потому что выкормила и вырастила его у себя на коленях. Дело в том, что его родная мать, третья по счету жена его отца, вела себя в доме как балованная девочка-любимица, иной раз и сына покормить не находила времени. А Гинендл в те же дни тоже родила сына, и он жил с ней. Однажды они с мачехой даже перепутали своих детей. И вот, когда мачеха родила второго, Гинендл забрала ее ребенка к себе и стала ему вместо матери, так что он поначалу так и называл ее мамой, но потом узнал, кто его настоящая мать, и тогда стал звать Гинендл бабусей, потому что называть ее сестрой у него язык не поворачивался, сестра всегда моложе матери, а называть ее, как раньше, матерью тоже было невозможно — ведь у него была настоящая мать. Вот он и придумал называть ее бабусей.

Гинендл с радостью встретила своего младшего брата и меня тоже приняла радушно — во-первых, потому, что я его друг, а во-вторых, из симпатии к моей семье. Хотя сам я был ей не очень по душе. Еще в мои детские годы она предсказывала, что от меня проку не будет, потому что, когда мама давала мне деньги на бублики, я покупал на них книги.

Теперь она глянула на меня и сказала: «Ну, скажи, дорогой, эти твои книги оказались лучше отцовских бубликов? Что-то не верится мне, что ты поумнел от этих книг. То, что рассказывают о тебе в городе, не говорит о большом уме. И в Израиле, я думаю, ты тоже не очень-то ума набрался. Или я ошибаюсь? Судя по одежде, ты человек не бедный. Хотя скажу тебе, дорогой, мне доводилось видеть богачей в рваной одежде и нищих в богатых нарядах. Расскажи мне, чем тебя кормят в этой гостинице? Тебе подают настоящую еду или кормят Книгой Исхода? Ведь твоя хозяйка, эта госпожа Зоммер, да простит мне Господь мои слова, наверняка такая же обманщица, как ее отец, который когда-то обманул бедного студента — обещал сделать его доктором, а кем сделал? Мужем своей дочери, вот кем. Но эта их женщина, Как ее — Крулька? — вот она хорошая еврейка, хоть и христианка. Напомни мне, Арон, я велю ей присматривать за ним. Не ради него, нет — ради его матери-праведницы, мир ей. Сколько лет прошло, как она ушла в лучший мир? Ой, дорогой мой, годы промчались, как будто их черт унес. А сейчас сядь и не мешай мне — я пойду приготовить вам обед».

Я сказал: «Не затрудняйтесь, Гинендл, ведь мы с Ароном хотим пообедать в моей гостинице».

Она посмотрела на меня сурово: «Мы, Шуцлинги, — не какие-то там проходимцы, которые облизывают миски в ночлежках! Арон мой сын, у него есть свой дом, и он может обедать как хозяин дома. Я и там, в Никольсбурге, показала этим австриякам, что такое хозяйка дома. Даже тот доктор, чтобы черти зажгли ад для него, и тот спасовал передо мной и позволил мне вести себя там как хозяйке. А когда я зажгла свечи в честь субботы и он пришел и сделал мне замечание, я стояла спокойно, как в собственном доме, а после того как помолилась за себя и своих близких, подняла глаза к небу и возвысила голос, чтобы этот доктор услышал, и помолилась также за него, чтобы он умер поскорей и не своей смертью, вместе со всеми прочими врагами Сиона. Да, дорогой, в этом мире мы не получаем большого удовольствия, но тот, у кого есть мозги в голове, может добыть себе на стороне немного отрады для души. Если бы ты увидел его в тот момент, ты бы поцеловал себе пальцы от радости. А теперь я пойду и приготовлю тебе еду, достойную сына твоей матери. Я слышала, что ты не ешь мяса? Если бы я подала тебе мяса, уж ты бы его съел, но что делать — во всем городе нет ни кусочка мяса. Скажи, дорогой, если ты не ешь мяса, что же ты делаешь со всеми теми червями, которые водятся в твоих книгах? Я-то думала, что ты их жаришь и ешь, а ты, оказывается, не ешь мяса. Хорошая история, жаль, что у меня нет времени немного посмеяться».