Кнут Гамсун - Местечко Сегельфосс

На следующий день труппа была опять свободна до вечера, до прихода почтового парохода, шедшего на север, – актеры ехали дальше на север, туда, где все кончается. Этот день начальник телеграфа Борсен употребил на посещение фрекен Клары в гостинице Ларсена; его попросили пройти к ней в комнату, хотя он и явился неожиданно, попросили садиться, хотя дамочка была одна и лежала в постели.

Что такое? А где же другие? Опять случайность? Было одиннадцать часов, и все ушли гулять. Чтоб сгладить своеобразность положения, он решил изобразить человека, видавшего всякие виды, – маленькая вольность ничего не значит, – и заговорил по-товарищески:

– Если бы вы уже встали и были хоть сколько-нибудь одеты, мы пошли бы с вами к Виллацу Хольмсену.

– Что вы говорите! – воскликнула она, приподнимаясь.

– Я заручился его разрешением. То есть он почтительно просит вас пожаловать.

– Вы были на представлении? – спросила она.

– Нет.

– Мне хотелось спросить ваше мнение о нем.

– Я слышал, успех был огромный.

– Не для меня.

– Для всех вас.

– Нет, я не пойду к Виллацу Хольмсену, – сказала она вдруг.

– У него есть рояль, вы можете поиграть с ним, – сказать Борсен.– А если вам угодно, я могу взять с собой виолончель. А Хольмсен играет все, что угодно.

– Вот в том-то и дело! – сказала фрекес Клара.– Играет все, играет восхитительно! Когда я услышала вас, я была побеждена. Я знала это и раньше, знаю и теперь: я не могу играть. Нет, я не пойду к Виллацу Хольмсену.

Молчание. «Уж не пьяна ли она?» – подумал Борсен; «но, во всяком случае, вот она лежит предо мной, молодая и страстная!» – подумал он. Это не имело связи с предыдущим, но он сказал:

– Мне нет надобности делать усилия, чтоб признать вас бесподобной.

– У вас нет к этому причин, – ответила она.– Вы не были на представлении. Я больше не буду играть на рояли, но я займусь другой игрой. Ах, боже мой, когда-нибудь я покажу вам, покажу всем…

– Так вы полагаете, что ваше призвание в этом?

– Да! – И она вдруг приподнялась и встала на колени на кровати.– Ведь вы же ни на минуту не сомневаетесь, что я не могу заткнуть за пояс фру Лидию?

– Нет.

– Нет. Публика восхищается, что она умеет бледнеть: это не штука бледнеть, я берусь сделаться совсем серой. Да, в этом мое призвание. Я буду играть так, что разобью их всех в пух и прах. Мне ничего не стоило бы выйти замуж, но зачем? Он богат и молод и хочет на мне жениться; но ведь это надо с ума сойти! Раньше я должна показать миру, на что я способна. Но еще раньше мне надо ехать в Норвегию и бренчать на рояли, – прибавила она огорченно.

Телеграфист Борсен не знал, что подумать, но нет, она не пьяна, это он понимал, как специалист.

– Значит, вы еще не попали на свою настоящую полочку, фрекен? – спросил он шутливо.

– Нет. То есть да! Но мое время еще не настало. Нет, я попала на свою настоящую полочку; а вы вот нет? Вы играете на виолончели, как бог.

И опять похвала этой женщины подействовала на телеграфиста и была ему приятна.

– У меня отличный инструмент, – сказал он.– Вы не хотите навестить Виллаца Хольмсена?

– Нет, я отказываюсь. Я буду играть только в комедиях.

– Хм. Смотрите, как бы вы не сыграли самой себе фарс.

– Нет. Но послушайте-ка, – сказала она.– Вы-то сами не играете себе фарс? Вы сидите здесь, посылаете телеграммы, играете на виолончели и удовлетворены?

– Ну, да, фрекен!

– Извините, не примите дурно то, что я скажу. С вами интересно разговаривать, господин Борсен. Но ведь вы же должны здесь изнывать. Вы улыбаетесь, но, конечно же, вы изнываете от тоски.

– Ха-ха, вы думаете, что я похоронен, лежу в могиле? Думаете, что я жертва обстоятельств? Нет, фрекен, вы наивны. У меня нет никаких высоких стремлений потому, что все другое не выше, я живу по своей воле, она выше всего. Я не требователен, но, пока что имею все, что мне нужно, – дом, платье, еду и выпивку.

– Вы умышленно сказали – выпивку?

– Хм. Не умышленно.

– Ха-ха. Вот это-то самое и есть! Да, мне смешно, глядя на вас. А вдруг настанет день, когда у вас не будет дома, платья, еды и выпивки?

– Я приму его так же, как и другие дни. Встреть меня, Гете, в тот день, когда я рассержусь!

– Вот великолепно сказано! – с улыбкой воскликнула молодая особа.

Борсен поднялся и произнес строго:

– В последний раз, фрекен, пойдете вы к Виллацу Хольмсену и разрешите ли мне сопровождать вас?

– Я не пойду к нему. Отвернитесь немножко, я встану.

– Я уйду.

– Вы мной очень недовольны.