Эрих Ремарк - Искра жизни [перевод Р.Эйвадиса]

После сигнала «отбой» из барака вышел Левинский. Он присел рядом с 509-м.

— Почему ты, собственно, не в партии? — спросил он его.

509-й посмотрел на Бергера. Бергер дышал ровно.

— А почему это пришло тебе в голову именно сейчас?

— Просто мне жаль… Ты мог бы сейчас быть вместе с нами.

509-й знал, что имеет в виду Левинский. Коммунисты составляли в руководстве подпольного движения лагеря самую жизнеспособную, сплоченную и энергичную группу. Они, хотя и работали вместе с другими, никому не доверяли полностью и преследовали свои собственные цели. Они помогали в первую очередь своим людям.

— Ты мог бы пригодиться нам, — сказал Левинский. — Кем ты был раньше? Я имею в виду профессию.

— Редактором, — ответил 509-й и сам удивился, как странно прозвучало это слово.

— Редакторы нам очень даже нужны.

509-й промолчал. Он знал, что с коммунистом спорить так же бесполезно, как и с нацистом.

— Ты случайно не знаешь, кто у нас будет старостой блока? — спросил он через некоторое время.

— Знаю. Скорее всего кто-нибудь из наших. Во всяком случае, кто-нибудь из политических. У нас тоже новый староста. Наш человек.

— Значит, ты вернешься обратно?

— Через день или два. Но это не имеет отношение к старосте блока.

— А еще ты что-нибудь слышал?

Левинский испытующе посмотрел на 509-го. Потом придвинулся к нему поближе.

— Мы ожидаем передачи лагеря недели через две.

— Что?..

— Да. Через две недели.

— Ты хочешь сказать — освобождения?

— Освобождения и передачи лагеря в наши руки. Мы должны взять на себя руководство лагерем, когда уйдут эсэсовцы.

— Кто это — мы?

Левинский помедлил немного.

— Будущее руководство лагеря, — сказал он затем. — Оно должно быть. И оно уже формируется. Иначе начнется хаос. Мы должны быть готовы сразу же взяться за дело. Нельзя допустить, чтобы снабжение лагеря продовольствием было прервано — это самое главное. Продовольствие, снабжение и управление! Тысячи человек не могут так просто разойтись в разные стороны.

— Верно. Здесь многие вообще не могут ходить.

— Об этом тоже предстоит позаботиться. Врачи, медикаменты, транспорт, подвоз продуктов, реквизиция всего необходимого по деревням…

— И как вы все это собираетесь делать?

— Нам помогут, это ясно. Но мы должны сами все организовать. Англичане и американцы, которые нас освободят, — это боевые части. Они не готовы к тому, чтобы сразу же принять на себя руководство концентрационным лагерем. Это мы должны сделать сами. С их помощью, конечно.

На форе облачного неба 509-му был хорошо виден жесткий контур его круглой, массивной головы.

— Странно… — произнес он, глядя на этот контур. — Мы так уверенно рассчитываем на помощь врагов! А?..

— Я немного поспал, — сказал Бергер. — Теперь все в порядке. Это просто желудок и больше ничего.

— Ты болен, и никакой это не желудок, — возразил 509-й. — Я что-то не слышал, чтобы из-за желудка харкали кровью.

Бергер не слушал его. Он смотрел куда-то в ночь широко раскрытыми глазами.

— Я видел странный сон. Все было так отчетливо и правдоподобно. Я оперировал. Яркий свет…

— Левинский считает, что через две недели мы будем свободны, — произнес 509-й осторожно. — Они теперь регулярно слушают новости.

Бергер не шевелился. Казалось, будто он ничего не слышал.

— Я оперировал… — продолжал он. — Я уже приготовился сделать разрез. Резекция желудка. Я приготовился и вдруг почувствовал, что ничего не помню. Что я все забыл. Меня бросило в пот. Пациент лежит передо мной, без сознания, готовый к операции — а я ничего не помню. Я забыл эту операцию. Это было ужасно.

— Не думай об этом. Это был просто дурной сон. Чего мне здесь только не снилось! И чего нам только не будет сниться, когда мы выберемся отсюда!

509-й вдруг отчетливо ощутил запах яичницы глазуньи с салом. Он постарался тут же забыть об этом.

— Да… Не так уж все будет весело, — сказал он. — Это точно.

— Десять лет… — произнес Бергер, глядя в небо. — Десять лет как не бывало. Сгинули! Пропали! Десять лет не работал. До сих пор я не думал об этом. Я уже, наверное, почти все забыл. Я и сейчас не знаю толком, как делается эта операция. Не могу вспомнить. Первое время в лагере я по ночам мысленно оперировал. Чтобы не разучиться. Потом бросил. Может быть, я уже ничего не могу.

— Это просто так кажется. На самом деле это не забывается. Как языки или езда на велосипеде.

— Можно разучиться. Руки. Точность. Можно потерять уверенность. Или просто отстать — за десять лет столько воды утекло… Столько открытий. А я ничего об этом не знаю. Я только старел и терял силы.