Кнут Гамсун - Роза

Мы сидим, пьём вино с печеньем, Хартвигсен весело болтает, то и дело он спрашивает: «Ну, что ты скажешь на это, а, Роза? Как ты думаешь, а, Роза?» — «Да-да», — отвечала Роза устало, или: «Да что уж мне думать», — отвечала она приниженно, словно мнение её заведомо не имело никакого веса. Вдруг Хартвигсен говорит уже без всякой шутливости:

— Ну-ну, знаю я, чего ты такая надутая. Однако зря ты это.

Роза ни слова не проронила, она только потупилась.

— Я видел в Сирилунне Марту, — замечаю я.

Никакого ответа.

— До чего же много голубей развелось за лето, — замечаю я снова и гляжу в окно.

— Зря ты это, я тебе говорю! — гремит Хартвигсен и, насупясь, смотрит на Розу.

Она поднялась со стула и отошла к печи, там постояла немного, потом присела и принялась изучать печную дверцу, разглядывать на ней фигурки.

В дверь стучат, Хартвигсен встаёт и выходит. За дверью голос баронессы: «Добрый день!».

— Может быть, я поиграю немного? — спрашиваю я, и мне очень не по себе.

— Да, пожалуй.

Я иду к фортепьяно и в другое окно вижу, как Хартвигсен удаляется с баронессой.

Я играю наобум, что попало, у меня так скверно на душе, я то и дело сбиваюсь. Я кончил играть, и Роза говорит:

— Мы могли бы поудить рыбу, если хотите.

Я смотрю на неё. Она собралась удить со мною рыбу, прежде бы она не решилась, что-то с нею случилось такое, или она стала смелей?

Роза снаряжается, мы заходим в сарай, берём удочки и блесны и отправляемся удить. Я всё думаю: что же это делается? Неужто меня зазвали в дом только затем, чтобы я побыл с Розой, пока Хартвигсен где-то ходит с баронессой?

Тихая вода, бухта как зеркало. Я решаюсь рассказать про одного весёлого враля: он был моряк и потерпел крушение в бурю, но он не утонул, нет, подле него горой лежали утонувшие морские птицы, а сам он не утонул.

«Ну, посмейся же хоть чуть-чуть!» — думал я. Но Роза была вовсе не в смешливом расположении духа. И я сам посмеялся над тем моряком, чтоб немного её заразить своею весёлостью.

Я обращаю внимание Розы на то, как блестящая оловянная блесна горит на солнце, а когда я её опускаю, она гаснет в воде, совершенно как свечка.

— Да, — вот вам и весь её ответ.

В каком же она глубоком унынии! Я сижу и разглядываю её платье, на ней очень милое платье из крепкой, простой материи, она и зимой в нём ходила, до свадьбы. На корме лежит её кофта, далеко не новая, но опрятная, пуговки с правой стороны, петли с левой, значит, кофта перелицована, думаю я, но с какою это сделано тщательностью, это ведь она сама сидела и старательно водила иголкой. Она поднимает глаза и смотрит на меня, и такой глубокий, такой тяжёлый у неё взгляд, он меня затягивает, как волна.

— Живы ваши родители? — спрашивает она.

— Да.

— Есть у вас сёстры?

— Да.

— А у меня нет брата.

Помолчав, она прибавляет с улыбкой:

— Зато у меня есть отец.

— Ваш отец на редкость хорош собою.

— Да, хорош собою и счастлив.

И снова она улыбается через силу и говорит:

— Только вот я всю жизнь приношу ему одни огорчения.

По воде идёт рябь, солнце уже не греет, Роза надевает кофту, и мы снова усаживаемся с удочками и молчим. Мы наудили немного рыбы, но на уху не хватит, очень уж она мелкая, надо посидеть ещё, и Роза терпеливо сидит. Мне нужно проверить, не тянет ли она время просто так, чтобы подольше не возвращаться домой, я говорю:

— Кольцо вам ведь велико, смотрите, как бы оно у вас не соскользнуло с пальца.

Ах, тут бы ей и сказать с равнодушием: «Пусть его соскальзывает!». Но нет, напротив, она вздрагивает, она меняется в лице и перекладывает удочку из правой в левую руку.

Через час мы наловили достаточно рыбы, и мы гребём к берегу.

Хартвигсен уже дома, он говорит Розе добродушно, но не без насмешки:

— Ну что? Добытчицей стала? То-то, как я погляжу, мы совсем оголодали.

— Разве мы не молодцы? — говорю я.

— Про то и толк. Вот я вам подмогну разделать рыбу, а уж вы оставайтесь с нами откушать.

Я остался. Ничего, казалось бы, не происходило, но разговор как-то не клеился, и весь вечер у меня щемило сердце. Хартвигсен то и дело выходил за чем-нибудь и оставлял нас наедине, он долго стоял на дороге и разговаривал с кем-то, потом долго разбрасывал по двору корм голубям, хоть они уже отправились спать. По всему этому я заключал, что он забыл о своей ревности, и я ничего не имел против, но Розе, кажется, это было решительно всё равно. Она бродила по комнате, что-то переставляла и как бы невзначай опустила крышку фортепьяно. Верно, для того чтобы у меня не было искушения её просить поиграть, подумал я. Да, для чего же ещё?