Кнут Гамсун - Новые силы

Грегерсен обещал сделать всё, что возможно, за ним остановки, конечно, не будет. Да, нет сомнения, что отзыв будет напечатан у них.

Они вернулись на свои места. Но Мильде, настороживший уши, слышал, о чём говорили оба друга, и был совершенно уверен, что слух не обманул его. Паульсберг всё-таки желал, чтоб отзыв о нём был помещён в «Новостях»!

А Паульсберг, устроив своё дело, собрался уходить домой. Но Мильде упрямился и протестовал. Уходить сейчас? Нет, дудки! Это нечестно!

Паульсберг улыбнулся, скрывая раздражение.

— Ты ведь знаешь меня, Мильде, — сказал он. — Если я что-нибудь говорю, то так я и делаю.

Паульсберг с женой направились к выходу. Но в дверях встретились с тремя новыми лицами и вернулись к столику, чтобы поговорить немножко со старыми знакомыми. Трое прибывших были: Гранде, Норем и Кольдевин.

Но фру Гранде с ними не было, фру Гранде никогда не выходила с мужем.

Кольдевин что-то говорил своим спутникам, продолжая разговор, начатый на улице, он только поклонился обществу и сначала договорил то, что ему хотелось, а потом уже сел. Адвокат Гранде, удивительное ничтожество, сам никогда не говоривший и не делавший ничего сколько-нибудь значительного, находил удовольствие в речах этого деревенского дикаря. Он кивал головой, слушал, возражал только для того, чтобы услышать, что тот ответит. Сегодня он встретил Кольдевина на Трановской улице и заговорил с ним, и Кольдевин рассказал ему, что скоро уезжает из города, по всем вероятиям, завтра, с вечерним поездом. Он едет обратно в Торахус, впрочем, только для того, чтобы отказаться от своей должности домашнего учителя: он получил место где-то на севере и хочет попробовать устроиться там. Ну, если так, сказал адвокат, если он, так сказать, на отлёте, то необходимо им пойти и выпить вместе стаканчик, иначе это будет уже ни на что не похоже. И Кольдевин наконец согласился пойти с ним. А у самого ресторана они встретились с Норемом.

Кольдевин тоже говорил о стортинге и о современном положении, он опять обвинял молодёжь за то, что она ничем не проявляла себя, не протестовала по поводу всех этих последних низостей. Господи, что же у нас теперь за молодёжь? Может быть, мы уже начинаем вырождаться?

— Должно быть, опять нам придётся плохо, — тихонько сказал Мильде.

Паульсберг допил свой стакан и ответил, улыбаясь:

— Придётся вам уже потерпеть немножко... Ну, нам пора домой, Николина. Мне некогда слушать эти разговоры.

И Паульсберг с женой вышли из ресторана.

Кольдевин сел в некотором отдалении. Вид у него был довольно непрезентабельный, он ходил всё в том же платье, в каком приехал в город весной, волосы и борода его сильно отросли. Платье совсем износилось, и многих пуговиц недоставало.

Журналист крикнул ему, чтобы он подвинулся ближе к столу. Что он будет пить? Только пиво? Ну, как хочет!

— Кольдевин скоро нас покидает, — сказал адвокат, — он уезжает, может быть, уже завтра, так нам надо выпить с ним стаканчик сегодня... Садитесь сюда, Кольдевин, здесь есть местечко.

— Однако хорош ты, Норем, — сказал Мильде, — чёрт знает что приходится про тебя слышать! В водосточной канаве, в беспомощном состоянии!

— Да, — ответил Норем, — ну, так что же из этого?

— Ну, конечно, это твоё дело.

Кольдевин обвел равнодушным взглядом залу. Непохоже было, чтобы долговязому лысому учителю хорошо жилось во время его пребывания в городе, он ужасно похудел и осунулся, а под его блестящими глазами легли синеватые тени. Он жадно выпил свою кружку и сказал даже, что давно пиво не доставляло ему такого удовольствия. Он от души поблагодарил за угощение. Бог знает, может быть, он был голоден?

— Возвращаясь к нашему разговору, — сказал адвокат, — нельзя же всё-таки сказать, что положение наше окончательно безнадёжно. У нас ведь остаётся ещё молодая Норвегия.

— Нет, — ответил Кольдевин, — никогда не следует ничего говорить без достаточных оснований. Надо постараться доискаться до первоначальных основных причин всякого положения...

— Конечно!

— Ну, и вот, первоначальная, основная причина нашего положения заключается — как я уже говорил — в нашей наивной вере в силу, которой, в сущности, мы не обладаем. Мы стали ужасно самодовольны. Отчего это происходит? Не находится ли это в связи с основной причиной нашего положения? Сила наша чисто теоретическая. Мы говорим и сами опьяняемся своими словами, мы не действуем. Наша молодёжь увлекается литературой и нарядными костюмами, в этом она полагает своё честолюбие, и ни к чему больше она не проявляет интереса. Она могла бы, например, принимать участие в промышленной жизни страны.