Кнут Гамсун - Август

Поулине опустилась на голый камень:

— Я боюсь... я боялась за тебя... что ты что-нибудь над собой сделаешь.... прости меня, Господи.

Август ещё пуще изумился:

— Что-нибудь над собой сделаю... это я-то?

— Ты так странно говорил сегодня... про восемнадцатое и девятнадцатое... да ещё заявился ко мне с доверенностью...

— Доверенность, — с достоинством сказал Август, — это был мой долг перед тобой — вручить её тебе перед самым отъездом. Чтобы в будущем у тебя было хоть что-нибудь, на что ты можешь рассчитывать.

— Ну и тип же ты! Будущее? Ты вполне мог бы остаться в Поллене, зарабатывать себе на хлеб и жить нормальной жизнью. Ну не странно ли, что тебе обязательно надо куда-то бежать?

— Такая жизнь не для меня, — уклончиво сказал Август. — А вот чтобы зарабатывать себе на хлеб... но ведь я уже много чего здесь сделал и много чему вас научил, однако благодарности ни от кого не дождался, и брать с меня пример никто из вас не захотел. Похоже, Поллен не то место, где может действовать такой человек, как я. Но уж поверь мне, Поулине, что в конце концов победит моя правда, раз весь мир идёт тем путём, который я указал вам. Вот эта фабрика — она пустует, никто и думать про неё не желает, но, когда придёт очередной косяк, ты услышишь, что фабрика заработала. В Поллене настанут новые времена, и жизнь закипит вовсю, здесь будет много фабрик, появятся большие предприятия, прядильни, прессовочные цеха, мастерские, летательные аппараты, деньги и ещё раз деньги, миллионы, а домики вдоль побережья вырастут в цене в два раза...

— Да-да, — перебила его Поулине, — только я не об этом.

— Но ведь это тот путь, по которому идёт весь мир...

— Я о том, что тебе следовало бы осесть здесь и жить достойно, как живём мы все, и не пускать на ветер деньги, которые ты заработал...

Август покачал головой.

— Я ведь кое-что скопила, — сказала Поулине, — мы могли бы помогать друг другу.

— Мы? Да ко мне никто не относился хуже, чем ты!

— Не надо так говорить, Август!

— Получи я тогда те пять тысяч на фабрику, она б уже давно была готова.

От их разговора было мало толку, она говорила про одно, он про другое. Поэтому Поулине поднялась с камня и сказала:

— Пойдём, тебе надо поужинать.

Но этот бесприютный летун не пожелал опускаться на ветку, его пожирало внутреннее беспокойство, он опять хотел улететь в дальние страны. А разве он не сватался к ней однажды, хоть и на свой лад? Так-то так, но сватался он лишь затем, чтобы заручиться поддержкой для своих проектов.

Они прошли мимо Кристоферова дома, множество лиц выглядывало в окно.

— Как по-твоему, что они про тебя сейчас думают? — спросила она.

— А ты полагаешь, меня интересует пыль на подмётках моих башмаков? — ответил он вопросом на вопрос. — Да, так что я хотел сказать? У меня сегодня вечером много дел, надо побриться и вообще привести себя в порядок.

— Сперва зайди и поешь.

— Нет, — сказал он, — оставь мне еду. Я поем ночью перед отъездом.

Он спустился из своей комнаты в половине двенадцатого, с тростью и пенковой трубкой, а больше никаких вещей у него не было, если не считать, конечно, того, что на нём надето. Эдеварт пошёл вместе с ним.

Ни скорби, ни уныния в нём не было, просто он уезжал, и всё тут. По правде говоря, он потерпел в Поллене поражение по всем статьям, но всё же не потерял присутствия духа, а кроме того, он чувствовал, что действовал правильно. Он не была разорён, он был вынослив, и, покуда при нём оставались его трость со стилетом, пенковая трубка да связка ключей числом восемь штук, сам чёрт был ему не брат.

Йоаким, лежавший в комнате, тотчас вскочил, едва туда вошли оба приятеля.

— Лежи, лежи, — сказал Август, — я скоро уйду.

Он сел за стол и начал есть. В комнате стоял полумрак, тем не менее Йоаким заметил, что Август сбрил бороду — поди знай, зачем он это сделал.

Вошла Поулине, хотела зажечь лампу.

— Почему ты ешь в темноте? — спросила она.

— Не бойся, не подавлюсь, — ответил он.

Вот и Поулине тоже заметила, что он сбрил бороду, она и узнала-то его только по голосу.

Не так уж много он и съел, но за столом просидел долго, поглядывая одним глазом на висевшие на стене часы. Ел он плохо и даже не скрывал, что аппетита у него в общем-то нет. Покончив с едой, он не стал рассиживаться, похлопывая себя по набитому животу, а сразу же встал, схватил свою шапку и начал прощаться:

— До свиданья, Поулине, до свиданья, Йоаким.

— Куда ты теперь подашься? — спросила Поулине.