Ярослав Гавличек - Гелимадоэ

Я уныло поплелся к выходу. Шедший за мной доктор приоткрыл дверь в кухню и крикнул:

— Гелена! Идем с нами. Да возьми с собой ножовку!

Я ринулся в сад. Ганзелин топал следом, полы халата развевались за его спиной. С угрюмым, враждебным видом он остановился перед яблоней. С холма к нам вниз мчалась Гелена, размахивая на бегу ножовкой. Точно дикарка. Ганзелин указал на свесившуюся ветку.

— Обрежь ее!

Она непонимающе посмотрела на него.

— Спили, спили, да поживее!

Он злился. Гелена, ни о чем не спрашивая больше, принялась за дело.

Я стоял с открытым ртом. Скрежещущие звуки вызывали у меня такое ощущение, будто стальные зубы пилы вгрызаются в мое тело. Я наблюдал, как клонится ветка, как она надломилась и, наконец, отпала от ствола. Стукнувшись об ветхий забор, она свалилась на другую сторону — к Безовке.

— Вот так! — с удовлетворением произнес Ганзелин. — Оно и лучше. Горе всему, что служит непотребству!

Несколько птичек возбужденно чирикали в кроне соседнего дерева, перепрыгивали с ветки на ветку, вертели головками. Как же они своими птичьими мозгами расценили эту исступленную расправу? Я чувствовал, что эта ветвь принесена Ганзелином в жертву. Вместо того чтобы вырвать меня из своего сердца, он отомстил ей, без вины виноватой. У меня сжалось сердце.

Он стоял, подобно полководцу, одержавшему победу в кровавой битве, и это был все тот же, хорошо знакомый, старый Ганзелин — вспыльчивый, непостижимый, обходительный и твердый.

Гелена глуповато улыбалась.

За столом отец посматривал на меня сияющими глазами. Мать хмурилась. Она была недовольна, что между нами есть нечто, о чем она не осведомлена. Я старался смягчить ее досаду смиренными и искательными улыбками.

После обеда отец позвал меня с собой в соседнюю комнату.

Он хотел знать во всех подробностях, что мне говорил Ганзелин. Я пересказал ему все, стремясь быть правдивым и точным. Странно, эта история перестала меня волновать. То, что еще утром казалось мне верхом стыда и ужаса, теперь оставляло меня равнодушным. Очевидно, кульминационный пункт моих страданий был пройден. Я уже изнемог. О некоторых умозаключениях Ганзелина отец переспрашивал меня по нескольку раз, размышлял над ними. Покачивал головой. Судя по всему, окончательное впечатление его было благоприятным. Он улыбнулся, поглаживая усы:

— Ну как, ты доволен?

Я пожал плечами. Он не мог взять в толк, почему я не излучаю радость.

— Ты еще чем-то удручен? Право же, больше нет повода. Подумай, ведь все уже позади. Можно сказать, счастливо отделался.

Я не знал, могу ли я это безоговорочно подтвердить.

— Ну, а теперь, — просияв, сказал отец, — теперь мы должны нашего маленького грешника за все его страдания как-то вознаградить. — Он глядел на меня с торжественным видом. Я затрепетал, боясь того, что за этим последует. Меня вполне устраивало отсутствие каких-либо перемен. — Раз ты так добросовестно изложил мне свою беседу с доктором Ганзелином, то и я тебе кое-что расскажу. Кое-что весьма интересное. Нам с мамой эта новость стала известна несколько дней назад, но мы ее умышленно от тебя скрывали, считая, что в прежнем своем состоянии ты не насладился бы ею в должной мере. Вернее, не осознал бы всей ее значительности.

Намеки отца теперь стали прозрачны. Ему уже не требовалось ничего прибавлять, я все понял. Припомнил секретные перешептывания родителей и частые их недомолвки в канун того несчастного дня, когда Дора сбежала с фокусником. Ну да, по всей видимости, отец получил распоряжение о переводе из Старых Градов. Я опустил голову, чтобы скрыть лицо. Особого волнения я не испытывал и все же чувствовал, что веки мои набухли подозрительной влагой. Я боялся, как бы отец не заметил, что при его замечательном известии на глаза мои навернулись слезы.

— Полагаю, теперь, когда твои мрачные мысли рассеялись, — а в ближайшее время остатки их совсем улетучатся, — я могу тебе открыть секрет. Ты уже способен слова разумно рассуждать. Так вот, наши планы переезда из Старых Градов наконец осуществились. Да, да, — он с гордостью постучал по нагрудному карману: — вот оно, написанное черным по белому. Никаких неприятных разочарований не предвидится. С первого октября я назначен начальником уезда в Ичине.

Он умолк, дабы насладиться произведенным впечатлением. Мне не оставалось ничего иного, как играть роль облагодетельствованного сына. Подняв голову, я широко раскрыл глаза. Изобразил на лице беспредельное изумление.