Ярослав Гавличек - Гелимадоэ

— Ну, что вы на это скажете? — спросил кельнер из трактира «У солнца».

Метла на мгновение замерла.

— Вроде бы девица совсем ничего с собой не взяла. Лишь кое-что из белья; да его, впрочем, не больно-то у нее и много было. Ну, еще платье, которое на ней.

Мне следовало догадаться, что они будут говорить лишь об этом, о чем же еще им говорить?

Брезжившая в моем сознании мысль проступала все отчетливее: Доры нет, и она больше не вернется. Я уже никогда не увижу ее. Все мое существо сковала безнадежность: никогда мне больше не увидеть Дору. У меня подкашивались ноги.

Я обогнул палатку булочника. Булочница, уперев руки в бока, стояла на порожке и внимала рассказу своей служанки, глупой бабы с утиным носом.

— Старый Ганзелин только что вышел из дому. Наверно, в жандармерию. Боже правый! Куда она могла убежать с этим фокусником? Далеко-то им не уйти.

— Поди знай! — возразила ей булочница, — девица совершеннолетняя. Жандармам тоже не просто будет вмешаться.

Бывает так: дождь непрерывно льет над рекой, вода в ней помутнеет, но с виду остается в своих берегах. Нечто подобное происходило у меня на душе. Непрестанные толки, дополняющие и уточняющие одну и ту же новость, однообразные маленькие круги, расходящиеся по водной глади, а под поверхностью — мое душевное отчаяние, безмерная усталость… Случилось что-то непоправимое. Там, за неким пределом, осталась вся радость моей жизни. Вокруг меня пустота, и нет соломинки, за которую я мог бы ухватиться! Я тонул, погружаясь все глубже и глубже. Солнце сияло не для меня, не для меня веял свежий ветерок с душистых лугов. Мне хотелось кричать, прижаться к чьей-то груди и плакать. Как я был одинок в то сиротливое утро!

Мне вспомнилась женщина с Чигаржской Гарты, что приезжала осенью с мужем к Ганзелину. Передо мной всплыло ее лицо: вместо рта — сплошная гноящаяся рана, красные глаза, смрадное дыхание. Оборотная медаль похождений! Ведь и она убежала со своим любовником! Меня охватил ужас: та женщина — и Дора… Не вернется ли она когда-нибудь в подобном же обличье? А я собственными руками вручал ей письма, и они подталкивали ее на этот безумный шаг! Я — непосредственный виновник ее несчастий, я споспешествовал побегу!

Ноги сами несли меня к деревенской площади. Это был поистине крестный путь. Возле пивоварни мне повстречался учитель Пирко. Щегольская шляпа его была надвинута на глаза, лицо хмурое. Я поздоровался, он не ответил, вероятно, просто не видел меня. У сторожевой башни учитель в нерешительности остановился, затем повернул обратно. Я слышал позади себя его неуверенную поступь. Он никак не мог выйти за границы деревенской площади. Обманутый влюбленный брел — по кленовой аллее, а я, покинутый влюбленный, робко шел впереди него.

Звук наших шагов гулко раздавался на мостовой. В кронах деревьев беззаботно распевали птицы.

Перед домом Ганзелина на скамейке кто-то сидел, — чья-то съежившаяся фигурка в белом. Глаза мои застилала пелена, я не мог различить лица. Подойдя ближе, я увидел, что это Эмма; остановился перед ней.

Она сидела спиной ко мне в какой-то странной позе, одну ногу положив на скамейку и свесив другую, будто она была сломана. Лица ее не было видно. Мимо нас, как голодный бездомный пес, прошел Пирко. Я робко сел возле Эммы на скамейку, на самый краешек. Она бросила на меня пронзительный взгляд. Я что-то пробормотал, она не ответила. Я устроился поудобнее. Мы оба молчали.

— А что твой папа? — спустя какое-то время выдавил я из себя, тяжело ворочая языком. — Папа еще не вернулся?.

Она качнула головой.

— Говорят, он пошел за жандармами, — продолжал я, глядя в землю. — Это правда?

Она опять помотала головой, теперь более решительно.

— А куда же он пошел?

— Пошел немного пройтись, — прошелестела она.

Я облегченно вздохнул.

— А он что-нибудь собирается делать? Что вы все будете делать? — Зубы мои выбивали дробь. Что предпримет доктор Ганзелин? Я не представлял, как он поступит в этом случае. И с ужасом ждал ответа Эммы.

Она ничего не отвечала. Неожиданно соскочила со скамейки и шмыгнула в калитку; я последовал за ней. Однако тщетно оглядывался я по сторонам. Эмма будто провалилась сквозь землю.

С опаской вступил я в сени. Повсюду тишина. Постучал в дверь, ведущую на кухню, — ни звука. Я приоткрыл ее. В ноздри мне ударил запах кофе, пар из кипящего чайника поднимался к потолку. И здесь не было никого. Я осторожно притворил дверь. Дом стоял словно зачарованный. Меня взяла оторопь. Я вышел, остановился на пороге.