Илья Штемлер - Архив

— Вы хотите сказать, что эти документы ничьи? — уточнил Мостовой.

— Что значит «ничьи»? Просто они еще не обработаны, не вошли в план, — рассердился Гальперин. — Но это не значит, что я их… стащил.

— А как это значит? — вставила Лысцова. — Если документы у вас дома? И тем более не учтенные архивом?

Вновь по кабинету прокатился ропот.

— Да вы-то что встреваете? — вспылила Тимофеева.

— То есть как?! — изумилась Лысцова.

— А так! — отрубила Тимофеева. — Вы-то что накинулись? Сидите — и сидите себе… Что-то я вас в архиве никогда не видела.

Лысцова метнула возмущенный взгляд с Тимофеевой на Бердникова — как вам это нравится?

Управляющий сидел безмолвно, так же как и Мирошук.

— Э-э-э… — пророкотал Гальперин. — Я вижу вы, ребята, настроены серьезно. А в чем, собственно, дело? Это что, концерт? Или допрос?

— Что вы, Илья Борисович, какой допрос? — Мостовой игриво взглянул на сидящую с хмурым лицом Шереметьеву. — Допросы проводят не здесь. У меня и оснований нет. Сигнал есть, а оснований нет. Но уяснить все же надо, не взыщите.

Его круглое лицо нахмурилось, словно он уже видел то, чего пока никто не видит.

— Как же документы оказались у вас дома, Илья Борисович? — участливо спросил он.

Пухлый нос Гальперина напрягался и опадал, точно резиновый.

— Как-как, — буркнул Мирошук. — Я разрешил.

— Вот как? — строго вставил Бердников.

— Разрешил и все, — из последних сил держался Мирошук. — Илья Борисович сказал, что… дома ему удобней работать над материалом, и я разрешил, — Мирошук умолк, улавливая поддержку своих подчиненных. Он даже улыбнулся.

— И сказал, что в документах, которые он хочет взять домой, имеются письма Льва Николаевича Толстого? — без нажима, невзначай обронил Мостовой. — Да?

Взорвись бомба посреди кабинета, она не произвела бы такого эффекта, вся сила которого выразилась в почти физически осязаемой тишине. Казалось, тишину можно тронуть ладонью, как скалу.

— Да, да… Письма Льва Николаевича Толстого, — переждал Мостовой. — Говорил?

— Н-нет, — едва слышно отозвался Мирошук.

— Так там… были письма Толстого? Илья Борисович? — спросил Бердников.

— Почему были? — помедлив, ответил Гальперин. — Они есть… Три коротких письма, скорее записки.

— Три? — наигранно удивился Мостовой. — А где четвертое?

— Четвертое? Судя по дневнику Сухорукова, у кого-то из родственников… Лопухиных или Издольских. Надо поднять архив, — как-то механически ответил Гальперин.

— Признаться, странно, Илья Борисович, — вставил Бердников. — Вы, такой опытный архивист, заполучили в руки реликвию. И до сих пор не подняли на ноги архив, чтобы обнаружить четвертое письмо? Не говоря уж о том… что надо было огласить такую сенсацию.

— Видите ли, Македон Аристархович, я не убежден, что письма подлинные, — кровь прилила к лицу Гальперина. — Надо их идентифицировать. А потом уже трезвонить да искать дальше. Поиск может быть простым, но может оказаться и сложным. Как повезет.

Ответ Гальперина звучал вполне убедительно.

— А зачем вам понадобились бумаги Сухорукова, позвольте спросить? — Бердников легонько постукивал пальцем о стол.

Гальперин молчал. Как же, будет он им рассказывать о Ксении, о ее диссертации.

— Меня интересовало развитие общественной мысли в России, народное просветительство… А, собственно, что здесь происходит?! — он обвел взглядом собравшихся в кабинете.

Воспаленные лица сотрудников выражали недоуменное сочувствие. Или они знают то, чего не знает он, Гальперин? Он видел всех, кроме Брусницына. Тот втянул себя в нишу за камином, выставив вперед ноги в серых новых сапогах, на толстой ребристой подошве…

И Гальперин устыдился своей робости, да еще в присутствии тех, для которых он долгие годы слыл кумиром.

— Если начальник Управления архивами, — пророкотал Гальперин, как в былое славное время, с ерническим юмором, — интересуется фондом помещика Александра Павловича Сухорукова больше, чем ремонтом бывшего монастыря, значит, он понимает, какую ценность представляет сей фонд для государства.

— Или для отдельных лиц, — съязвила Лысцова.

— Именно так, — воспользовался Мостовой. — Как по-вашему, Илья Борисович, сколько стоит такой раритет у сведущих коллекционеров… если уж мы заговорили о ценностях?

— Понятия не имею, — ответил Гальперин. — Во всяком случае, думаю, довольно ценен.

— Вот именно, — корректно улыбался Мостовой. — А если учесть, что подобная записка может обеспечить безбедное существование людям, покидающим нашу страну… то есть противопоставляющим себя нашему строю, то пропажа раритета есть уже акт не только экономического проступка, но и политический, если хотите.