Антон Страшимиров - Хоро

Полковник нахохлился.

— Что свадьба ни на что не похожа, это ясно. Но кто ее устроил? А я здесь посаженым ради чьих-то кривых глаз?

И обернулся к жене Нако:

— Скажи ему, Софка, чтоб замолчал, не то я за себя не ручаюсь. По чьему настоянию, если не по вашему, я вмешался в эту историю?

Нако смотрел на полковника сквозь дым сигареты. Хорошее «настояние», нечего сказать! Полковник торговался из-за этого несколько дней! И взял хорошую долю от наследства Карабелевых. Чего уж говорить — хапнул!

— Брось, Гнойнишки! Не знаю, кто прав, кто виноват, но конца этому не видно. Заварили кашу вы, военные вместе с полицией, а кто будет отвечать — одному богу известно.

И Нако прикусил язык. Едва сдержался, чтобы не перейти границы. Ведь сказать по правде, разве это управление? Когда и где было что-либо подобное — во всем мире?

Полковник побледнел.

— Хочешь сказать, кмет, что ты ни в чем не виноват? Я не я и лошадь не моя, а?

Кмет снова удержался, промолчал. Вот те на! Начальник околии набезобразничал — натворил с Миче — известно что — тьфу! А теперь — другие виноваты.

Нако засунул руки в карманы брюк.

— Вы — власть! Полиция — власть! Да прокурор еще! А разве кто-нибудь вмешался?

Ячо подскочил. И посмотрел на полковника. У того на губах выступила пена. Гости притихли. Но Нако не смутился. Так или иначе — пятно, пятно на весь город, — опозорили в самом управлении околии единственную дочь виднейших людей...

— Да, господа, и некому вмешаться! Некому, некому!

А что должен был делать он, городской голова? Будьте любезны ответить. Сидеть сложа руки? Никогда!

— В течение двадцати лет я представляю — в нашем городе — партию, имеющую неисчислимые заслуги перед отечеством, — да!

Нет, Нако не мог допустить, чтоб в его лице как главы города эта партия была опозорена, ни в коем случае!

— Значит, я должен был действовать, господа. Но как? Будьте любезны ответить!

Гости молчали. Ясно, что скандал надо было замять: он, Нако, городской голова, должен был смыть с лица города позорное пятно. И он исполнил свой долг достойно. Достойнейше! Втянул в это дело даже свою супругу. А как же иначе? Бабьи дела! Он сделал вообще все возможное — при сложившихся обстоятельствах. Он долго упрашивал — это было необходимо! — долго убеждал — нельзя было иначе! — и господина полковника. Вначале умолял его и убеждал лично, потом через друзей и, наконец, через свою жену. Да. И убедил! Вот такова история, таков смысл этого свадебного торжества, которое, — увы! — завершается сейчас потрясающими событиями!

Нако кашлянул в кулак.

— Но, господа, в конце концов человек предполагает, а бог располагает. Правда, еще неизвестно, что происходит и что из этого выйдет, но так, как есть, продолжаться не может. Нет, нет, нет! Я говорю — нет! Мы восстановили против государства народ, уважаемые граждане! А куда нас это заведет? Подумайте! Старая мудрость говорит: «Глас народа — глас божий!»

...Полковник был сражен. Сражен по всем статьям. Ячо, прокурор, смотрел куда-то в сторону.

Но вдруг далеко, на другом конце города, словно рухнула скала. Тишина всколыхнулась. Всколыхнулась и сама белая ночь: над городом взметнулись и рассыпались тысячи комьев земли.

Гарнизон бил тревогу. Трещали барабаны, тревожно завывали трубы — сзывали со всех сторон, гнали во все стороны. Эй, собирайтесь! Эй, бегите!

...Белые, белые сентябрьские ночи!

Полковник подбоченился, поднялся на цыпочки — у него будто выросли крылья. Он смотрел на городского голову так, словно втаптывал его в землю. Трус, демагог, бесхарактерный человек, политикан!

Зал онемел, гости насторожились. Полковник смерил их тоже уничтожающим взглядом и процедил сквозь зубы:

— Значит, та-ак... Ну, господа, я такой глас божий им задам, что внуки их будут меня помнить!

Старик Капанов бормотал себе под нос в сарае за погребом Дрангаза.

— Сыбчо, сверни мне, сынок, цигарочку... Эх, трясутся уже проклятые руки... Сыбчо-о!

Но Сыбчо не слышал. Опершись о забор, он курил и смотрел на луну. Как присохла к небу и не движется. Белая ночь! Белая ночь — черное времечко!

Цигарка Сыбчо догорала, прилипнув к нижней губе, в горле у него пересохло. Эх, Дрангаз, Дрангаз. Не захотел отворить — вот ведь человек! До вчерашнего дня еще юлил перед ними, а теперь нос дерет.

Сыбчо взглянул в сторону подвала и выругался.

А может, конечно, он и дома, ужинать пошел... Правда, вначале снизу вроде доносился говор, но ведь корчма-то в подвале — там если даже крыса пискнет, и то гул пойдет.