Халлдор Лакснесс - Салка Валка

Салка помогла Арнальдуру внести вещи в каюту. Здесь в облаке табачного дыма уже сидели несколько пьяных мужчин, они пили денатурат прямо из бутылки. Решив позабавиться и позлить ее, они стали отпускать по ее адресу двусмысленные словечки. Но Салка не обращала на них внимания. Раздался третий гудок. Все провожающие поспешили вниз, в лодки.

Она попрощалась с ним у трапа, среди толпы. Они обменялись коротким, торопливым поцелуем. Он положил руку ей на плечо и что-то шепнул на ухо. Она бросила на него быстрый недоуменный взгляд, казалось, она вот-вот кинется к нему на грудь. Но она сдержала себя, заметив, какая невыразимая боль появилась у него на лице, та же боль, какую ей уже однажды пришлось видеть на лице своего умирающего братишки, — боль жизни. Наверно, никогда они не любили так друг друга, как в этот миг, один короткий миг! Она быстро сбежала по трапу, через минуту была уже в лодке и уселась на корме лицом к берегу. Гребцы взмахнули веслами, и вскоре лодка была уже далеко от парохода. Салка ни разу не обернулась.

Домой она возвращалась через Лаугеири, мимо усадьбы Оддсфлет. Здесь суетились женщины. Этой ночью у хозяйской четы изволил появиться на свет девятый сын. Кадет Гудмундур Йоунссон стоял у ворот и всматривался в небо, пытаясь определить, какая будет завтра погода. При виде девушки он снял кепку.

— Добрый вечер! — сказала Салка.

— Хорошо в такую погоду иметь теплый свитер, — сказал старик.

— Да, — ответила Салка, проходя мимо.

— Холодно новорожденному появляться на свет в такую погоду, — продолжал Гудмундур Йоунссон. Но Салка ничего не ответила. Она уже успела отойти далеко от него.

Стемнело. Подул холодный пронзительный ветер. Пошел град, надвигался шторм. Не доходя до Марарбуда, Салка села на камни под уступом горы и некоторое время смотрела, как град барабанил по прибрежной гальке. Пароход продолжал свой путь, продвигаясь вперед по фьорду, и по мере того, как он удалялся, его очертания становились все более расплывчатыми. Вскоре он совсем скрылся из виду, осталось только воспоминание, даже не верилось, что совсем недавно она стояла на его палубе. Салка сняла с шеи медальон, открыла его. Детская фотография… Собственно, это была уже не фотография — она совсем стерлась, — а только память о фотографии, символ, наглядное свидетельство того, что все изменяется. И все же это единственная вещь, которая принадлежит ей. Сейчас у нее не было ничего, кроме этой фотографии, которую уже нельзя и назвать фотографией… Еще ей принадлежат слова, сказанные им на ухо: «Я позову тебя, когда буду умирать».

Так она была бедна сейчас, так одинока на берегу.

Кажется, этой весной или, может быть, прошлой весной дети играли на выгоне, на зеленеющей траве, они танцевали и пели:

Не смешно ли — дети никак не могли подобрать подходящую мелодию к этим словам!

Ласточки улетели. Берег был пустынен, казалось, он никогда не оглашался их гомоном, не видел их красивых движений. Гага тоже исчезла, эта любвеобильная птица с таким мягким пухом, вьющая себе роскошные гнезда. О-о-о, в о да-в о да! Она улетела. И только ширококрылые чайки, зимние птицы, те, что весной кладут яйца на уступах гор, продолжали летать над фьордом.

Исландию называют островом саг и скальдов.

И действительно, нет, вероятно, на земле народа, который бы так активно участвовал в литературном творчестве. Из поколения в поколение передают исландцы друг другу чудесные поэтические саги, созданные неведомыми скальдами в глубине веков. Давно уже стерлись имена авторов этих саг, но произведения их живут в народе, и мне самому в дни, когда я гостил в этой стране, довелось слышать, как старый китобой, давно уже не выходящий в море, расположившись на скамеечке перед домиком своего внука, тоже китобоя, нараспев, по памяти декламировал эти старые поэтические сказания группе школьников, которых в этот день привел к нему учитель.

Народное поэтическое творчество, берущее свои истоки в глубине веков, живет в этой стране полнокровной жизнью. В любом крохотном рыбачьем селении, теснящемся на узенькой кромке фьорда, на далекой ферме, приютившейся среди лавовых наплывов, на любом китобойном судне найдется свой поэт, слагающий стихи, иногда в очень сложной форме. Если к тому же учесть, что во всей Исландии жителей меньше, чем в городе Калинине или Пензе, и что при всем том этот немногочисленный народ имеет свою необыкновенно своеобразную, богатую, бурно живущую литературу, насчитывающую сейчас десятка довольно громких, широко известных в стране имен, — можно легко понять исключительную поэтическую даровитость исландцев.