Халлдор Лакснесс - Салка Валка

— Ты покидаешь меня? Скажи мне правду. Мне в тысячу раз будет легче остаться одной, чем сделать тебя несчастным, да и себя заодно. Я понимаю, я ничего не значу для тебя. Если бы ты только сказал мне это прямо! Никакая правда не может быть страшнее неопределенности.

— Я боюсь, ты меня не понимаешь, Салка, Я знаю, что ты единственная настоящая любовь в моей жизни. Больше, чем любовь. Ты воплощение самой действительности, самой жизни, такой, как она есть. И тем не менее, Салка, тем не менее — не буду отрицать — я хочу уехать. Я всего-навсего несчастный мечтатель, слоняющийся всю жизнь то там, то сям, и всякий раз, когда мне кажется, что я готов совершить что-то необыкновенное, значительное, судьба становится на моем пути. Ты сама понимаешь, что в Осейри для меня все потеряно. Сейчас я чувствую себя здесь дома, не больше чем когда я предавался детским безрассудным фантазиям в хижине моего деда. И теперь, когда за мной сожжены все мосты, мне негде преклонить голову. Возможно, мне следует поехать в самую замечательную страну и обосноваться там.

Арнальдур достал из внутреннего кармана пиджака пачку фотографий с изображением красивого дома, окруженного пальмами, бамбуком, кактусами и другими тропическими растениями. На одной из фотографий у двери дома стояла стройная женщина, одетая по последней моде, в шляпе, в перчатках. Она держала на поводке собаку.

— Да, Арнальдур, — сказала Салка, не отводя глаз от фотографии. — К такой красивой женщине ты стремился всю свою жизнь.

— Ты даже представить себе не можешь, Салка, до чего я беспомощен. Даже если я и хочу уехать, даже если я и чувствую, что какой-то неведомый голос зовет меня туда, все равно я знаю, что ты — сама правда моей жизни, тот рубеж, перешагнуть который я смогу только после смерти. Наверно, глупо с моей стороны рассчитывать, что ты или кто-нибудь другой поймет меня, но я ничего не могу поделать. Этот невидимый магнит, влекущий меня, эта мятежная сила сильнее меня, сильнее всего, что есть сильного во мне, сильнее тебя! Я чувствую, что ничто не в состоянии удержать меня, и в то же время я знаю, что, когда я уйду от тебя, я буду громко звать тебя, Салка, я буду молить тебя отпустить меня и буду молить удержать меня, помочь мне уехать от тебя — и разрешить мне остаться, уехать и жить — и вернуться к тебе, и умереть. Что мне делать, Салка?

— Если ты уедешь, Арнальдур, я представлю себе, что ты умер. Так разреши мне любить тебя, пока ты не умер.

Она горячо обняла его, потом выпустила из объятий, оттолкнула от себя и ничком упала на траву, вцепившись пальцами в землю и кусая зубами вереск. Видя ее отчаяние, он не выдержал. Присутствие духа покинуло его. Он пытался заключить ее в объятия и утешить. Нет, нет, говорил он, он просто фантазировал. Она не должна принимать его слова всерьез. Не может быть и речи об его отъезде… Он просто наболтал глупостей. Если даже у него и хватит денег купить билет до Калифорнии, все равно у него нет пятисот крон, необходимых для того, чтобы въехать в Соединенные Штаты. К тому же он коммунист, и этой причины достаточно, чтобы сомневаться, пустят ли его в страну. Слова Арнальдура понемногу успокаивали девушку, она притихла. Он привлек ее голову к своей груди, нежно гладя по волосам.

— Значит, Арнальдур, я буду думать, что тебе осталось еще несколько дней жизни. И теперь я молю тебя только об одном: разреши мне любить тебя эти несколько дней, пока ты не умер… А потом я провожу тебя на плаху, где, у меня отнимут самую красивую голову, когда-либо созданную богом. Скажи «да», Арнальдур, только одно слово «да» — и больше ничего.

— Да, — ответил он.

— Тогда пусть завтра они отрубят тебе голову.

Такова была их любовь, так мучились они в ясный осенний день.

К вечеру, еще до того, как спустились сумерки, они вышли из долины, направляясь к поселку. Они перешли мостик через ручей недалеко от того места, где своей фантазией они воздвигли большое кооперативное хозяйство, оснащенное по последнему слову техники, вокруг которого должны были расстилаться необъятные вспаханные поля. Здесь однажды весенней ночью они бродили и глядели на свои следы, оставляемые на траве, покрытой росой.

Сейчас, в осенних сумерках, они шли рука об руку молчаливые, покорные своей судьбе, избегая смотреть на воздвигнутый ими замок.

Осенним утром, когда огромные багровые облака повисли над морем, она в последний раз запечатлела поцелуй на его губах и, выпустив его из своих объятий, сказала: