Халлдор Стефаунссон: Черные руны

Этот рыбацкий поселок, жители которого издревле занимались промыслом сельди, не в пример другим таким же местечкам никогда и нигде не упоминался, о нем молчали; лишь однажды поселок привлек к себе внимание, потому, очевидно, что на протяжении всей своей историй полностью отвечал исконному назначению, тогда как другие изменяли этому назначению под влиянием неумолимого времени.

Поселок лежит в глубине длинного фьорда, у подножия крутых гор, и плодородной почвы вокруг почти нет – впрочем, основатели поселка намеревались черпать достаток из глубин морских, притом в кратчайшие сроки, а не выжимать из скудной пашни жалкие урожаи. Край этот был, таким образом, землей суровой, первобытной, неспособной что-нибудь родить. Формально он входил в состав одного из церковных приходов, но священники и взглядов не удостаивали эту землю, до тех пор пока одному норвежскому авантюристу, еле сводившему у себя на родине концы с концами, не предложили взять весь этот участок в аренду и расширить промысел сельди. Стараниями норвежца жизнь здесь забила ключом, а в руки его быстро потекло богатство. И люди потянулись сюда даже из тех мест, где земли были плодороднее, и начали ловить сельдь для норвежца. А раз появились люди, значит, и за событиями дело не стало. Потом вдруг селедка пропала, и норвежец куда-то исчез, а у людей осталась масса свободного времени, кое-какие воспоминания и никаких средств к существованию. Однако спасение было не за горами, и вскоре во главе растерявшихся людей стал другой, а назначение поселка осталось прежним – давать барыши ловким дельцам. Этот другой не был таким авантюристом, как норвежец, и богатство его росло не столь быстро. В нынешние времена сказали бы, что для человека его способностей он обладал хорошей хваткой.

В ту пору в поселке, помимо помещения для обработки сельди, было всего несколько маленьких домишек. Владельцы их, люди предприимчивые, хотели в период лова быть поблизости, помогая превращать селедку в золото, в простодушной надежде, что за труды кое-что перепадет и им. Но вот золотая рыбка стала так тщательно обходить это место, что все рабочие помещения и причалы были проданы с молотка. Покупатель был человек дальновидный, он понял, что если подхватит знамя, упущенное иностранным дельцом, то еще долгое время сможет загребать деньги в поселке, оправдывая таким образом его существование. Торговлю он открыл, когда сельдь еще ловилась хорошо, и наживался на тех, кто добычей этой сельди зарабатывал себе на жизнь. Когда же сельдь вопреки всем статьям своего договора с господом богом и норвежским арендатором ушла от берегов, он по мере сил попытался извлечь из этого выгоду, начав торговлю в кредит – ведь денег теперь не стало ни у кого. Потому только поселок и не разорился дотла, люди продолжали ловить рыбу, выходя на промысел в маленьких весельных лодках, а торговец скупал улов по самой высокой цене, какую давали в этих местах, – правда, он был единственным, кто вообще покупал здесь рыбу.

Жизнь в старом рыбацком поселке продолжалась, хотя и не так бурно, как раньше, когда сельди было вдоволь; люди едва сводили концы с концами, и длинные счета заменяли теперь звонкую монету. Только погода, равнодушная к заботам поселка, давала простор своим причудам и иногда была просто великолепна.

В то утро она показала себя во всем блеске: солнце золотило все вокруг, щедро одаривая теплом и цветы, и камни, в небесной голубизне воды отражались дома и горы, и теплый ветерок ласкал каждое существо, которое приходило в себя после ночного обморока и попадало в прелестный мир воздуха, света и благоухания.

Не все, однако, в равной степени радовались наступлению утра и тому, что нужно вставать и выходить на улицу. Радовались чудесному утру куры, коровы, радовались старики, каждый на свой лад расхваливая погоду. Но нисколько не радовалась Йоусабет, дочь торговца; она с презрением взирала на мир, не обращая никакого внимания на погожее утро. Она никак не могла понять, зачем ее подняли в такую рань, ведь ее ожидало одно-единственное занятие – целый день, долгий, благословенный богом день, прогуливаться в нарядной одежде, на которую и посмотреть-то никто не смел – мигом получишь выговор или еще чего похуже. По ее мнению, только мать виновата в том, что ее вырвали из объятий сна, из теплой постели и вытащили на улицу, как корову или какую-нибудь другую домашнюю скотину.