Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

Встав с лужайки, я поплелся дальше, унося с собой в кулаке пучок сухих былинок. Я повиновался только инстинктивным побуждениям и потому немало был изумлен, когда позже, разжав кулак, увидел в своей горсти эту траву, — я не помнил, не знал, не понимал, когда и зачем сорвал ее.

Мне все время хотелось что-то делать, куда-то идти. В глубине сознания я чувствовал, что помимо своей воли, помимо разума достиг теперь какого-то высокого перевала, где не имел силы долго оставаться, но откуда тем более не смел взглянуть вниз, в простирающуюся за этим перевалом мрачную пропасть. И потому продолжал расслабленно, безвольно брести все дальше и дальше по вечернему городу. Почувствовав наконец смертельную усталость, я зашел в тот самый бар, где мы с Харбансом сидели вдвоем в день его отъезда. Одну за другой я выпил две порции виски, но это не прибавило мне решимости, и снова я пустился в свой бесконечный, бесцельный путь.

Итак? Нет, ответа на это «итак» не было. Тропинка, по которой скорбно тащилась моя душа, завела меня в топкое болото, и там я не обрел ничего, кроме отчаянного, лихорадочного сердечного жара. Может быть, эта лихорадка, как заразная болезнь, передалась мне от Харбанса через его письма? Нет, нужно быть справедливым, эти скорбные послания лишь открыли выход моему собственному, тлевшему в душе еще с давних пор, болезненному горению.

В эти часы Харбанс был единственным человеком, которому я сочувствовал всей душой, но зато он же вызывал во мне самую острую неприязнь. Будь он теперь в Дели, я, наверное, разорвал бы его на части. Зачем, зачем он пришел ко мне в Бомбее? Не завяжись тогда наше ненужное знакомство, разве пришлось бы мне испытывать эти муки?

Сунув руку в карман, я снова обнаружил там эти дурацкие былинки: оказывается, вместо того, чтобы выбросить высохшие стебли, я зачем-то положил их в карман брюк. Теперь я с досадой разбросал их по тротуару. В какой-то момент ноги мои сами повернули в сторону Хануман-роуд, но тут же я спохватился и зашагал вниз по Челмсфорд-роуд, по направлению к дому. Конечно, я мог бы нанять тонгу, но почему-то счел нужным пойти пешком. В моем сознании все сместилось, мне чудилось, будто сейчас и есть та самая, столь запавшая мне в память, холодная и промозглая ночь, когда, впервые возвращаясь домой от Харбанса, я сбился с дороги и одиноко шагал по длинным и темным улицам. Мне казалось, что в ту далекую ночь я только видел сон о будущем, а теперь этот сон обратился в живую явь, и вот снова, но уже на самом деле, мой путь лежал через Дровяной рынок, и снова предстояло мне встретить пахалвана, купить сигареты для его «дамы», потом выслушать его грязную брань и, корчась от унижения и обиды, торопливо добираться до дому… Порой меня обгоняли запоздалые тонги: их владельцы громко окликали меня, предлагая свои услуги и обещая доставить до места всего за две аны, но я упрямо следовал своему подсознательному решению дойти до дому пешком. Меня только удивляло: почему наяву не так же темно и холодно, как это было во сне, а дорога не столь пустынна и безлюдна и почему мои каблуки не стучат по тротуару так же гулко, отчужденно и одиноко?

К тому времени, когда я достиг поворота к Дровяному рынку, выпитое виски теплом разлилось по всему телу. Сама собой пришла на ум неожиданная мысль: не должен ли я, прежде чем вернуться к себе в Мясницкий городок, поискать временное прибежище в ином месте, где хоть ненадолго можно выплеснуть из души горечь и отчаяние, где сердце и мозг замерли бы в отрадном бесчувствии, где я забыл бы о своей внутренней боли, о жаре кипящей огненной лавы?.. Пусть снова встретится мне тот пахалван с пуговицами из фальшивого золота — я протяну ему руку, я обниму его, как старого друга, и скажу, что пришел совсем не с Коннот-плейс, а из вонючего Мясницкого городка, зато в кармане у меня не четыре аны, а две новенькие, хрустящие бумажки по пять рупий, но, если он пожелает, я готов порвать их в мелкие клочья и швырнуть ему под ноги…

Но на Дровяном рынке я не встретил никакого пахалвана и был крайне тем разочарован, Обычного оживления не было здесь и в помине. Возле крохотных, похожих на птичьи клетки каморок не стояли, как всегда, ярко размалеванные женщины, не суетились, напоминая биржевых маклеров, клиенты и посредники. Правда, кое-где в дверях домов мерцали слабые огоньки. Но это был не тот нагло-яркий свет, который зазывает прохожего переступить порог и войти в дом. Лоб мой стал мокрым от пота. Что же случилось с базаром?