Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

Когда послышались шаги Нилимы, возвращавшейся с чаем, я оттолкнул от себя пачку писем и, сплетя пальцы рук, принял прежнюю задумчивую позу.

— Дело в том, — сказала Нилима, с обычным своим изяществом устраиваясь в кресле, — что я должна ответить ему сегодня же. Если ехать в Майсур, так надо ехать немедленно. К зиме мне следовало бы вернуться в Дели, чтобы дать несколько представлений…

— Ну хорошо, а что подсказывает тебе собственная душа?

— Ну зачем бы мне было тащиться к тебе, в такую даль, если б я могла решить все сама? — Она принялась размешивать ложечкой сахар в чашке. — Только ты и можешь дать мне нужный совет. Речь идет не только обо мне, надо же подумать и о Шукле: без меня ей будет здесь очень одиноко. А потому не выйдет ли так, что решение, которое подсказывает мне душа, в корне ошибочно?

— Но все же, что советует тебе душа?

Мог ли я прямо сказать Нилиме, что куда острее всех ее дел волнует меня сейчас тот единственный вопрос, вокруг которого так и роятся собственные мои мысли?

— Бери же чай, — напомнила она.

Да, о чае я совсем забыл. Я торопливо, взял чашку и поднос ко рту.

— Что советует мне душа? — повторила она немного погодя. — А то и советует, что я должна ехать в Лондон. Очень возможно, что он и в самом деле глубоко несчастен теперь.

— Вот и мне так кажется, — поспешно откликнулся я, надеясь, что на этом и закончится разговор и я смогу сосредоточиться на собственных тревожных мыслях…

— Ты вправду считаешь, что мне нужно ехать?

Ну и ну! Для Нилимы, оказывается, наш разговор так и не сдвинулся с места.

— Как же иначе? Ведь ты сама так считаешь!

— Да, когда думаю о Харбансе. Но вспомни же и о том, что мне представляется сейчас редчайшая возможность поехать в Майсур.

— Ну конечно, об этом тоже забывать нельзя…

Я все время подталкивал свою душу к навязанному мне предмету разговора, но она, сопротивляясь, упрямо сворачивала на тропинку собственной боли.

— Ведь и Харбанс понимает это, — вела свою линию Нилима. — Он сам в предпоследнем письме говорит, что будет очень рад, если я научусь танцевать по-настоящему, профессионально. Выходит, мне лучше поехать сначала в Майсур, а уж потом в Лондон, не так ли?

— Но ведь ты уедешь так надолго! Целых полгода он должен жить один, а, судя по его последнему письму, он и без того в полном отчаянии.

— Оставь, пожалуйста! Я ведь знаю, что стоит за этим. Из моего письма ему стало известно об одной фразе Сурджита, которую ему вольно было истолковать на свой лад. А теперь я напишу, что это вовсе не так, вот его душевное равновесие разом и восстановится. — Чтобы чай не расплескался, Нилима поставила чашку на стол и, рассмеявшись суховатым смешком, продолжила — Боюсь, что если я приеду к нему чересчур поспешно, душа его опять начнет изобретать всякую чушь про круглую темную стену, в которую упирается его духовный взор, и еще про что-нибудь в том же роде. Пожалуй, будет лучше, если я поживу полгодика вдали от него. — Нилима помолчала. — Можешь не сомневаться, будь я уверена, что мой приезд действительно доставит ему радость, уехала бы в Лондон сегодня же. Только я знаю, что все обстоит иначе.

— Это значит, что ты все-таки решила поехать в Майсур?

— Погоди! Я только говорю, что если уж он уехал, так пусть подольше поживет один. О такой жизни он мечтал давно. Пусть же насладится ею сполна, вот тогда я и приеду к нему. А пока у меня будет время заняться своими делами, которые не ждут. Понимаешь?

— Но ведь может случиться, что он не выдержит одиночества и вернется домой!

— Нет, ни за что! В своих затеях он упрям до крайности. Ну а если вернется, так еще лучше.

Я машинально поддерживал неинтересный мне разговор с Нилимой, а в моем сознании настойчиво всплывали одни и те же ее слова: «Ему стало известно об одной фразе Сурджита», и теперь мне не давала покоя мысль: что такое написала она о Сурджите, из-за чего Харбанс мог бы так разволноваться? А если… Моя душа, уныло бредшая по тропинке своей боли, вдруг радостно встрепенулась и замерла на месте, ей почудилось, что где-то там, за колючими зарослями, есть и цветущая долина, что суровая, каменистая тропинка может вывести наконец на берег хрустально-чистого озера…

— Что же ты написала ему о Сурджите? — спросил я сколько мог спокойно, хотя и не без запинки. Я ничем не хотел выдать своего острого, болезненного интереса к этому предмету.

— Да так, ничего особенного, — ответила она уклончиво. — Однажды он понес было ужасный вздор, а потом все-таки просил извинения.