Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

— Ты же знаешь, — возразила она, — Харбанса нет, теперь мы не можем приходить сюда часто. Но почему бы тебе самому не зайти к нам?

— Пожалуй, если будет время, как-нибудь и загляну, — ответил я, стараясь говорить как можно более равнодушным тоном и не показать, как дорого мне это приглашение.

— Харбанс в каждом письме вспоминает тебя, — продолжала Нилима. — Он очень просил сообщить ему твой адрес, а я и сама не знаю. Запиши-ка мне его в книжку.

— Он мог бы написать мне прямо в редакцию, — ответил я все тем же равнодушным тоном, желая хоть этим отплатить Сурджиту за его пренебрежение ко мне. — Но если угодно, вот тебе и мой домашний адрес. — И я начеркал его на крохотной голубой страничке ее записной книжки.

— Вот и хорошо, я напишу ему, — сказала Нилима, уходя. — А ты все-таки заходи к нам! Посидим, поговорим о всяких делах.

В руках Сурджита был довольно большой сверток. Скользнув по мне откровенно безразличным взглядом, он вышел из кафе раньше своих спутниц. Шукла, уже совсем подойдя к двери, вдруг обернулась ко мне и тихо промолвила: «Всего доброго!». Дверь захлопнулась, я медленно направился к столику в самом углу. Когда подошел официант и предложил кофе, я машинально ответил: «Нет, ничего не нужно». Но тут же подумал, что мое поведение выглядит в его глазах весьма странным, и поспешно добавил: «Ах да, конечно, чашку кофе, и погорячей!»

Когда я вышел из кафе, расплывчатые шары сделались еще более осязаемыми, они уже застилали мне зрение. На перекрестке возле Синдхия-хаус я чуть не угодил под автобус. Шагая по кругу Коннот-плейс, налетел на какого-то прохожего. У меня под ногами хрустнула одна из деревянных игрушек, разложенных для продажи у палатки беженца-индуса. Но найти виновника в сплошном потоке прохожих было делом безнадежным, и несчастному продавцу оставалось только глухо роптать на свою судьбу. Сам же я понес в этот вечер, как ни странно, лишь самый незначительный ущерб — нечаянно ступив ногой в лужу, испачкал в грязи штанину.

Ночью, в темной своей каморке, с головой закутавшись в одеяло, я думал только об одном: как избавиться от моих расплывчатых шаров? Я пытался вспомнить, с каких пор они стали преследовать меня. Не с того ли дня, когда я впервые вошел в кафе и увидел Шуклу и Дживана Бхаргава, время от времени вскидывавшего на нее свои робкие, обычно потупленные глаза? Все чаше мне приходили на намять слова Бхадрасена, однажды сказанные им о Шукле: «She radiates beauty!» [39] Она излучает красоту! (англ.). Тогда я не придал им значения. И только теперь по-настоящему понял, как точно это было сказало. Казалось бы, и в самом деле, как может человеческое лицо, словно звезда или солнце, излучать красоту? Но разве это было не так? Разве то не были поистине сверкающие лучи, вмиг и навсегда пронзившие все мое существо? С первой встречи и до нынешнего дня меня постоянно, до боли терзала мысль, что я вовсе не единственный, кого покорила красота Шуклы… Я глубоко страдал от сознания, что стою в одном ряду с другими людьми — с Дживаном Бхаргавом, с Сурджитом… А может быть, и с Харбансом?

Да, оставалось одно — бросить работу и уехать из Дели. Конечно, впереди все было неопределенно, и мое бегство в деревню могло породить лишь новые трудные проблемы, — но что делать? Только таким решительным способом можно было отделаться от назойливых расплывчатых шаров и сохранить душевное равновесие. Скромные материальные возможности, которыми я тогда располагал, не оставляли ни малейшей надежды, что мне удастся выделиться из ряда тех «других», кто окружал Шуклу. Оказаться же в положении Дживана Бхаргава я не желал. Мне была отвратительна сама мысль об этом, и, случись что-либо подобное, я навсегда перестал бы уважать себя, я не смел бы глянуть на себя в зеркало. Потерпев поражение, Дживан Бхаргав бросил мир абстрактной живописи и сделался промышленным дизайнером; я же, напротив, закончил бы тем, что обратил бы себя в абстракцию, только уже в прямом, буквальном смысле этого слова. Итак, решено — пока я в Дели, нужно держаться подальше от всех этих людей!..

Я не пошел к Нилиме, хотя она меня пригласила, и вообще положил конец вечерним прогулкам по городу. Я не хотел, чтобы все повторилось слова: чтобы Сурджит с тем же нетерпением в голосе напомнил, что они опаздывают на представление, и торопливо поднялся с места, чтобы вслед за ним, высказав неопределенное желание когда-нибудь в будущем повидаться со мной, встала и Нилима и чтобы снова прошла мимо меня Шукла и небрежно, будто тронув мимоходом листья на дереве, произнесла: «Всего доброго!» О, это было бы совершенно непереносимым для меня! Прежде я смеялся над слезами Бхаргава. Слушая рассказ Нилимы о том, как плакал он перед Шуклой, я злорадствовал в душе. «Так и надо этому евнуху! — думал я тогда. — Виданное ли дело, чтобы мужчина проливал слезы перед девчонкой!» Но теперь я горячо сочувствовал Бхаргаву, и чем сильней терзала меня тоска, тем большее уважение испытывал я к человеку, который нашел в себе мужество вынести на люди то, что искренне чувствовал в душе, и как бы то ни было, но дошел в своей любви до конца. И, не стань на его пути Харбанс, вполне могло бы статься, что очень скоро он женился бы на Шукле и той же зимой слал бы нам из какого-нибудь горного местечка свои новые картины, написанные в медовый месяц.