Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

Было воскресенье. Как и всегда в этот день, я проснулся поздно и к девяти часам утра еще не успел даже умыться. Из переулка доносились привычные зазывания торговцев зеленью, им вторили жалобные, молящие голоса покупателей. Наша каморка уже наполнилась дымом и запахами готовящейся пищи. Все было как обычно. И когда в дверях вдруг возникла стройная женская фигура, я в первую минуту не узнал гостью, предположив, что к нам случайно зашла одна из героинь местной «рамаяны» — какая-нибудь новоявленная Урмила или Мандави [41] Урмила — жена Лакшманы, Мандави — жена Бхараты. . Но когда она назвала мое имя, я едва не подскочил к потолку. Мог ли я даже вообразить себе, что справляющаяся обо мне нарядная, красиво причесанная незнакомка окажется Нилимой! Застигнутый врасплох, помимо крайнего изумления, я испытывал еще и жгучий стыд — майка на мне в трех местах была порвана и от долгой носки выглядела весьма неприлично.

— Скажите, пожалуйста, здесь живет Мадхусудан? — повторила Нилима. Она тоже не сразу узнала меня и потому обращалась ко мне как к незнакомому. Понадобилось время, чтобы она окончательно уверилась в том, что стоящий перед ней неопрятный субъект — тот самый человек, которого она ищет.

— А! Это ты, Нилима! — воскликнул я с наигранной непринужденностью, пытаясь скрыть за ней крайнюю свою растерянность. — Как ты здесь оказалась?

Но прежде чем Нилима успела произнести хоть слово, я уже получил безмолвный ответ на свой вопрос — в ее руках была та самая записная книжка с голубыми страничками.

— Значит, ты живешь здесь? — Переступив порог, Нилима вошла в комнату. — Уф! Ну и жилье ты себе выбрал!

— Что поделаешь, я человек бедный…

Все так же силясь замаскировать нарочитой развязностью свое полнейшее замешательство, одной рукой я прикрыл самую безобразную дыру на майке, а другой снял с гвоздя рубашку и поспешно принялся натягивать ее на себя.

— Вот никогда бы не подумала, что ты живешь в таком месте, — сказала она с брезгливой гримаской. — Это просто ужасно! Как можно вообще здесь жить?

— Как можно жить? — Мне стало смешно. — Разве ты не видишь, сколько людей тут живет? Как раз такие места больше всего и любит беднота. За небольшую плату на восьми или десяти футах площади может ютиться целая семья.

— Это просто ужасно! — повторила Нилима и — то ли непроизвольно, то ли нарочито — содрогнулась всем телом.

Я взглянул на дверь — через нее в каморку уже заглядывали тхакураин, мать Гопала и несколько маленьких девочек. Уловив мой взгляд, они тотчас же исчезли; только тхакураин, видимо на правах хозяйки, осталась стоять на месте, с любопытством разглядывая Нилиму.

— Хочешь, лала, я приготовлю чай и что-нибудь еще? — спросила она и вошла в каморку.

— Нет, бхабхи, ничего не надо, — ответил я, при этом от волнения задел рукой стоявший на сундуке фонарь, отчего тот упал и разбился.

— Ой, фонарь ваш разбился, бхабхи! — воскликнул я с искренним огорчением, кинувшись собирать осколки стекла.

— Ну разбился и разбился, подумаешь — беда какая! — отозвалась тхакураин, и мне показалось, что она вдруг сделалась выше ростом. — Подумаешь, стекло — ему и цена-то шесть ан, они [42] В индийских семьях, живущих по старым обычаям, жена должна говорить о муже только в третьем лице. сходят да купят другое.

Последние слова были предназначены, вероятно, для ушей мужа, проходившего в этот момент мимо каморки, причем глаза его были скошены в нашу сторону, как у солдат, шагающих мимо трибун в торжественном марше. Когда тхакур вышел в переулок, бхабхи схватила меня за руку и заставила подняться, а потом сама присела к полу и стала собирать осколки разбитого стекла.

— Оставь, лала, я сама, — приговаривала она. — Что ты тревожишься о каких-то глупых стекляшках? Гостья к тебе пришла, с ней поговори.

— Собирайся скорей, пойдем к нам, — торопливо произнесла Нилима. — Мне нужно серьезно поговорить с тобой.

— Хорошо, сейчас, через минуту буду готов, — ответил я, вытаскивая из-под груды книг свое помятое, влажное полотенце, и поспешил к водокачке. К тому времени, как я привел себя в порядок и вернулся в каморку, у ворот уже собралась целая толпа соседей, сбежавшихся чуть ли не со всего квартала — они с удивлением, оживленно перешептываясь между собой, разглядывали Нилиму. Едва ли когда-либо в жизни я действовал так стремительно, как в тот день, и все-таки мне еще казалось, что я до смешного неуклюж и неповоротлив. В спешке я даже не решился смазать волосы маслом и расчесывал их сухими: масло пришлось бы одалживать у тхакураин, а я знал, что стакан, в котором оно содержится, весь почернел от грязи. Гребень с одного края был выщерблен, и я стыдливо прикрывал ладонью этот неприличный изъян. Зеркало в трех местах потрескалось, а потому я решил вообще обойтись без него. Уже будучи совсем готовым, я обнаружил, что тхакураин успела поставить для нас чай в котелке, смешав при этом вместе сухую заварку, молоко и сахар. Мне стоило немалого труда убедить ее, что нам некогда пить чай. Когда я уходил, тхакураин жестом зазвала меня в комнатушку и вполголоса спросила: