Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

— Сегодня я уезжаю, чтобы больше сюда не возвращаться, — сказал он с мрачной торжественностью. — С этим городом я прощаюсь навсегда! Отныне его радости не для меня!

— Разве это не значит, что ты уезжаешь безо всякого желания и тем самым совершаешь насилие над собой?

Поморщившись и снова пожав плечами, он молча уставился на счетчик такси.

— Но тогда почему бы тебе не остаться?

Он сердито глянул на меня, хмыкнул и продолжал усиленно разглядывать счетчик.

— Все еще поправимо, — продолжал я. — Мы вернем твой билет и…

— Билет вернуть нельзя, — возразил он сердито. — И не для того я его покупал.

— Но я же вижу — тебе не хочется уезжать!

— Значит, ты лучше знаешь, что у меня на душе? — вспылил он. — Нет уж, оставь, пожалуйста! Я сам прекрасно разберусь в своих желаниях. Я сам знаю, кто из моих близких нуждается во мне и кому из друзей я не нужен. Я знаю все. И знаю очень хорошо. Я всех вижу насквозь…

Через окно такси, вместе с мельчайшей дождевой пылью, врывался холодный, колючий ветер. Я стал поднимать стекло, но машина уже въезжала на Хануман-роуд.

Больше нам с Харбансом поговорить наедине не удалось. Проводить его на вокзал пришли только трое — Нилима, Шукла и я. Всем остальным, вплоть до ближайших родственников, он решительно заявил, что нет никакой нужды в такую скверную погоду тащиться на вокзал. Он сам заехал попрощаться с матерью, братьями и сестрами. Возможно, то был просто каприз, а может быть, Харбанс и в самом деле не мог выносить прощаний на вокзале. Так или иначе, до самого отхода поезда он стоял между нами с отсутствующим видом и почти не разговаривал. Поезд отправился с десятиминутным опозданием, и эти лишние минуты были для Харбанса мукой. Он то смотрел на часы или на светофор, то принимался перевязывать шнурки на своих туфлях. Он бросал такие злобные взгляды на пускающий клубы пара локомотив, будто именно он был виноват в опоздании. Только когда наконец кондуктор дал свисток, Харбанс улыбнулся нам, затем молча поднялся в вагон и остановился в дверях. Но и теперь он, казалось, интересовался одним только паровозом, начисто забыв о тех, кто пришел его проводить.

— Ты уезжаешь так надолго и не хочешь попрощаться как следует? — спросила вдруг Нилима каким-то надломленным голосом. Она уже давно смотрела на него изучающим, без улыбки, взглядом.

Растерянный, Харбанс поспешно спустился на перрон. Сначала он пожал руку мне. Затем взял в свои ладони руку Нилимы, она порывисто прильнула к нему и обняла за шею. Так же попрощалась с ним Шукла.

Неожиданно для всех воздух пронзил сердитый паровозный гудок. Харбанс, резко отстранив от себя Шуклу, торопливо поднялся в вагон и снова стал в дверях. Локомотив, несколько раз шумно вздохнув, выпустил облако пара; заскрежетали колеса, вагоны дрогнули, зазвенев буферами, и тронулись с места. Не знаю почему, но до последнею момента я надеялся, что Харбанс не уедет и, как только вагон двинется с места, выскочит на перрон. Но фигура Харбанса по-прежнему неподвижно вырисовывалась в строгой рамке двери, а вагоны бежали все быстрее и быстрее.

Когда мимо нас проплыл последний вагон, Нилима направилась к выходу. Догнав ее, я пристально взглянул ей в лицо — не блеснет ли хоть единая слезинка на ее глазах? Однако глаза ее были сухи, ни один мускул в лице не дрогнул. И когда вдруг где-то рядом послышалось всхлипывание, я уже с удивлением уставился на Нилиму. Но она шла все той же ровной, непринужденной походкой, сохраняя внешнее спокойствие. У Шуклы же глаза были мокры от слез, а губы слабо, беззвучно шевелились. Признаться, в ту минуту выдержка Нилимы неприятно поразила меня. Неужели действительно отъезд Харбанса нимало не огорчил ее? Или то была игра, только чрезвычайно искусная и тонкая? Может быть, она хотела показать, что в любых обстоятельствах способна сохранить присутствие духа? Или же боялась, поддавшись чувствам, потерять собственную веру в то, о чем так недавно говорила мне? В самом деле, ни размеренная, покойная ее походка, ни высокомерно вскинутая голова, ни блестящие сухим блеском глаза — ничто не вязалось с этой ситуацией. Знала ли она, что Харбанс уехал с твердым намерением никогда не возвращаться? А если знала, то неужели у нее доставало сил, чтобы и в этом исключительном случае сохранить такое непоколебимое спокойствие? Неужели Нилима и вправду была свободна от слабостей, присущих всякой женщине?..

Едва мы вышли на улицу, от остановки такси навстречу нам направился какой-то человек. Внимательно вглядевшись в него, я вздрогнул от неожиданности. Но Нилима и Шукла, по-моему, нимало не удивились. Это был Сурджит.