Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

— Ну, хорошо, хорошо! — поспешил согласиться я. — Все это вы должны обдумать вместе с Шуклой… Но зачем тебе ехать за границу?

— Так ведь на этом дело-то не кончилось, — возразил он. — Сегодня Савитри снова подняла целую бучу!

По-настоящему жену Харбанса звали Савитри. Нилиму он выдумал потом, для себя. Но прежнее ее имя — особенно в минуты волнения — нет-нет да и вырывалось из его уст.

Дальнейшее, по словам Харбанса, происходило так: вернувшись из кафе, он ни словом не обмолвился о своем разговоре с Бхаргавом. Но утром, за завтраком, прямо заявил Нилиме: он запрещает художнику появляться в их доме, а потому тот не должен приходить сюда и в отсутствие Харбанса. Нилима вспыхнула, стала кричать, что это не его дом, а дом ее отца, и кто он такой, чтобы кому бы то ни было запрещать появляться здесь, и у него нет никакого права решать судьбу Шуклы. Если же кто и обладает таким правом, так прежде всего сама Шукла и ее родители… В ответ Харбанс прервал завтрак, встал из-за стола и ушел, поклявшись, что никогда в этот дом больше и ногой не ступит. С той минуты, до самой встречи со мной, он бесцельно слонялся по городу. Вот уже приближается ночь, но он не желает возвращаться в дом Нилимы, ночевать же у матери, в Модел-басти, ему тоже не хочется.

— Я так и подумал — если мы с тобой встретимся, то пойдем к тебе и у тебя же я проведу оставшееся до отъезда время, — говорил Харбанс, крутя в пальцах травинку. — Теперь нужно все устроить с деньгами. Начну завтра же. Думаю, полторы или две тысячи рупий раздобудет Рамеш Кханна. Паспорт у меня уже выправлен, за этим дело не станет… Да, сегодня я до конца осознал — дом, где я живу, не мой, а та, кого я считал своей женой, вовсе мне не жена. И я теперь жалею, что сделал так много доброго для этих людей. В какие-нибудь полтора года я истратил на них все десять тысяч, которые получил в наследство от отца. За одни только ее занятия танцами я плачу триста рупий в месяц. Я не оставил себе ни единой пайсы, не купил для себя ни единой вещицы! А сейчас? Если моего жалованья хватает только на три-четыре дня, то, спрашивается, по чьей милости? Может быть, оно расходуется не на домашние нужды, а на что-нибудь еще?.. Ну что ж, значит, у меня нет в этом доме права голоса. Вот и хорошо, вот и прекрасно! А если так, я вообще не хочу иметь к нему никакого отношения…

Он был так полон своими переживаниями, так взбудоражен, что, не встреться ему я, он, наверно, весь вечер разговаривал бы сам с собой. Стало смеркаться. Я устал слушать Харбанса, и мое внимание привлекли играющие неподалеку дети. Она подбрасывали в воздух мяч и с радостным гомоном, всей гурьбой, кидались ловить его. Поразительно, как удавалось им рассмотреть мяч в этой туманной мгле! Всякий раз, как мяч взлетал вверх, мне казалось, что он навсегда затерялся, запутался в густом, как вата, тумане, но самым непостижимым образом кто-нибудь из ребят ловко выхватывал его откуда-то и через мгновение снова подбрасывал вверх… Но вот загорелись уличные фонари. Стали различимы прохожие, прежде терявшиеся во тьме улиц. В следующий же миг вспыхнули огни фонтанов у «Ворот Индии». Зато наша лужайка погрузилась в глубокую тьму.

«Как же я могу привести Харбанса в свою каморку?» — думал я с недоумением. До сих пор он никогда не интересовался, где, в каком доме я живу. Неужели он смог бы поселиться в Мясницком городке, в нашей бедной комнатушке, смог бы выслушивать по утрам бесконечную и крикливую «Рамаяну», творимую устами тхакураин и матери Гопала?

— Если хочешь, то, конечно, пойдем ко мне, — сказал я наконец. — Но я живу далеко, в Мясницком городке, в довольно грязном переулке. Притом мы с другом спим на полу, потому что в нашей комнате две кровати не умещаются. Если тебя это не смущает — буду только рад, живи у нас сколько хочешь!

Харбанс уставился на меня с таким видом, будто с меня вдруг сорвали маску и я предстал перед ним в самом неожиданном обличье. Потом, отведя глаза в сторону, погрузился в раздумье, словно взвешивая сказанное мною.

— Вообще-то я мог бы, конечно, пожить у Рамеша, — сказал он немного погодя. — Если бы только не его супруга! Бог знает что она мнит о себе… И всегда одни и те же разговоры — как красива она была до замужества и сколько прекрасных молодых людей мечтали на ней жениться.

— Это тебе решать, — ответил я. — Надумаешь пойти ко мне, можем отправиться хоть сейчас.

— Ладно, я подумаю, — согласился он и лег на траву лицом вверх. Дымок его сигареты медленно поднимался вверх и таял во мраке. Я молчал, провожая взглядом проносящиеся мимо огни автомобилей…